Норберт Элиас - Придворное общество

Понятно, что до сих пор часто занимались исследованием только того принуждения, которое испытывают более слабые по своим возможностям власти группы. Но, таким образом, получается все-таки лишь односторонняя картина. В любом обществе во всяком переплетении взаимозависимостей существует своего рода круговорот принуждений, оказываемых группами на группы, индивидами — на индивидов. Именно поэтому принуждение, которому подвержены нижние слои, невозможно понять, если не исследовать одновременно и то принуждение, которое испытывают верхние слои.

Предшествующее исследование придворного общества — это шаг в этом направлении. С точки зрения обделенных социальной властью низших групп, князья и аристократия легко представляются людьми, живущими свободной и непринужденной жизнью. В ходе обстоятельного исследования ясно и отчетливо обнаружилось, каким разновидностям принуждения подвержены высшие слои, и не в последнюю очередь — самый могущественный представитель этих слоев, абсолютистски правящий король. Мы видели, что они, в значительной мере, испытывают это принуждение также и в форме постоянной самодисциплины. Причина состоит в том, что сохранение привилегированного положения этих высших слоев, их рафинированной изысканности, их превосходства над другими стало самоцелью, которой подчинено все прочее в их жизни.

Д’Юрфе рисовал еще сравнительно упрощенную картину того принуждения, которому подвергалось дворянство в процессе стягивания к королевскому двору и аристократизации. Внимание д’Юрфе в романе сосредоточено почти исключительно на различных группах дворянства. Буржуазные группы практически не играют в этом тексте никакой роли. В идеологически упрощенном виде, с одной стороны стоят аристократы и аристократки в костюмах пастухов и пастушек, которые все имеют одинаковый ранг. С другой стороны стоят персонажи более высокого ранга, многие из которых представляют высший слой придворной аристократии. Уже в эпоху Генриха IV структура основных элитных слоев французского общества и, соответственно, баланс напряжений между ними были в действительности значительно сложнее. Однако не при надлежавшие к элите низшие слои, остававшиеся еще по преимуществу крестьянскими и (даже во многих городах) едва умевшие читать и писать, вместе со стоявшими социально выше их буржуазно-цеховыми и чиновно-буржуазными группами еще не обладали значительными возможностями власти. Давление с их стороны на основные слои элиты, их общественная сила были еще сравнительно невелики на фоне возможностей, имевшихся у сосредоточенных в государственном центре элит — если не принимать здесь во внимание также локально сконцентрированные массы населения столицы. Уже одно только физическое скопление этих последних в одном месте представляло для придворных элит известную угрозу. Оно было возможным фактором их общественной силы, их погестарного потенциала, давление которого Людовик XIV попытался затем уменьшить, перенеся свой двор из столицы в Версаль.

В доиндустриальных обществах неравенство в распределении власти по сравнению с развитыми индустриальными обществами чрезвычайно велико. Придворное общество — один из примеров монопольной элиты доиндустриальной эпохи. Большее неравенство распределения потестарных возможностей выражалось, помимо прочего, и в том, что огромное большинство французского народа представляло интерес для придворных аристократов, собственно, только в роли служителей. В ходе нарастающей модернизации и коммерциализации, прогрессирующей урбанизации и централизации произошло смещение акцентов во взаимных зависимостях и связях между традиционными монопольными элитами и массами неэлитного населения государства в пользу этих последних. Здесь будет, вероятно, полезно указать на то обстоятельство, что смещение акцентов в этом направлении произошло не в период явной демократизации, связанной с усилением индустриализации: оно наблюдается, в первых намеках, как своего рода латентная демократизация, уже в обществах типа французского ancien régime, прежде всего в связи с коммерциализацией, которая предшествует индустриализации.

Взрывообразные смещения акцентов в общественном распределении власти — такие, как Французская революция, — порою пытаются объяснить в краткосрочной перспективе, на основе событий, совершавшихся непосредственно перед революционным периодом или уже в его ходе. Но очень часто подобные вспышки насилия можно понять, только если учесть длительные процессы перераспределения сил в данном обществе процессы, которые происходят в течение значительного времени медленно, маленькими шагами, так что и вовлеченные в них люди, и последующие поколения, оглядываясь назад, замечают обыкновенно лишь отдельные симптомы, а не это долгосрочное изменение распределения сил Вопрос в том, почему эта фаза латентной, полускрытой и чрезвычайно постепенной трансформации в распределении возможностей власти в обществе переходит, начиная с определенного момента, в другую фазу, когда трансформация отношений власти ускоряется, а борьба за власть обостряется, так что, в конце концов, неэлитные слои общества, которые были до сих пор отстранены от распоряжения монопольными правами государства, начинают с применением физического насилия борьбу против монополии правивших до сих пор слоев на осуществление насилия, пока не добиваются для себя участия в этой монополии или полного ее уничтожения. В последнем случае, правда, насильственная борьба с прежними обладателями монопольного права на насилие не разрушает сами центральные государственные монополии (т. е. исключительные права физического насилия и сбора налогов) как таковые, хотя такое разрушение и может некоторое время составлять цель сражающихся. Происходит же обыкновенно вот что: группы, которые были до сих пор отстранены от контроля над центральными государственными монополиями, либо добиваются участия в осуществлении этого контроля, либо же заменяют прежние монопольные элиты своими собственными представителями. Центральная проблема, которую невозможно совершенно проигнорировать, завершая наше исследование придворного общества ancien régime, это вопрос: при каких обстоятельствах долгосрочное перераспределение власти в некотором обществе приводит к тому, что против тех, кто до сих пор контролировал монополию физического насилия, начинают бороться с применением средств физического насилия?

Исследование придворных элит ancien régime дает нам некоторые соображения для прояснения этого вопроса. Оно показывает, что представление, будто произошедший во Франции переход тех слоев, которые были до сих пор отстранены от контроля над монополией власти, к использованию физического насилия можно объяснить просто как борьбу буржуазии против дворянства как господствующего общественного слоя, есть в лучшем случае чрезмерное упрощение действительного положения дел. В основании этого упрощения лежит смешение понятий социального ранга и социальной власти. Дворянство, как мы видели, было в ancien régime совершенно определенно сословием наивысшего ранга, но это отнюдь не означает, что оно было самым социально могущественным сословием. Конечно, при дворе французских королей существовал некоторый — на каждый данный момент достаточно прочный — иерархический порядок рангов, в соответствии с которым члены высшей придворной аристократии, и в первую очередь члены королевского дома, имели самый высокий ранг. Но социальный ранг был уже не тождествен социальной силе. Чрезвычайная полнота власти, которой позиция короля наделяла своих обладателей и представителей в истории Франции, позволяла им, для укрепления их позиций или в соответствии с их личными склонностями, ограничивать реальную власть людей высокого ранга или повышать власть людей, значительно низших рангом. Сен-Симон однажды посетовал: Людовик XIV вынуждает даже пэров Франции опуститься до степени подданных; король, писал герцог, уделяет мало внимания различиям в ранге между людьми и предается своего рода уравнительству. В действительности же для короля было весьма важно сохранить и даже подчеркнуть различия ранга между разными сословиями в государстве. Но ему было так же важно дать понять даже людям самого высокого ранга, что они — его, короля, подчиненные. В этих-то целях он унижал и возвышал людей и сталкивал друг с другом своих советников и помощников из буржуа — и представителей своей придворной знати. Министр, подобный Кольберу (о буржуазном происхождении которого не забывал никто, даже он сам), временами имел несравненно больше власти, чем большинство представителей высшей придворной аристократии. Фаворитки короля бывали часто гораздо могущественнее более высоких по рангу придворных дам, не исключая и королевы. Уже по этой одной причине в связи с этим несоответствием социального ранга и социальной власти, понятие «правящего слоя» оказывается сомнительным, если его, как то часто случается, относят исключительно лишь к дворянству некоторого абсолютистского режима и, сосредоточившись на номинальном юридическом значении «дворянства» как якобы единого привилегированного сословия, забывают задать вопрос о действительном распределении власти в обществе ancien régime.