Норберт Элиас - Придворное общество

Когда мы говорим об «общественной действительности», то это понятие мы не вправе ограничивать одной-единственной частной фигурацией, которую мы исследуем здесь и теперь Систему отсчета для того, что мы называем общественной действительностью, образует поток фигурации, или, иными словами, совокупный процесс развития фигураций, образуемых всеми взаимозависимыми людьми, образуемых прошлым, настоящим и шагающим ныне в будущее человечеством. В отношении к ним и в самом деле можно наблюдать, что нормы, ценности, стандарты поведения человеческих групп, которые в определенной фазе развития были адекватны существующим структурам, утрачивают на более поздней ступени развития свою адекватность, свою функцию в общем контексте сложившихся здесь взаимозависимостей. Процессы подобного рода дефункционализации — это реальность, которую мы можем наблюдать всякий раз при смене общественных фигураций Они затрагивают не только нормы, ценностные установки и способы поведения отдельно взятых частных групп на определенной ступени развития общества; они могут затрагивать и целые социальные слои. Придворная знать в целом — назовем здесь только этот один пример — постепенно утратила свои функции в связи с нарастающей дифференциацией, со все большим уплотнением и удлинением цепочек взаимозависимости, в связи с растущей коммерциализацией и урбанизацией. Доказательством тому служит постепенное исчезновение дворянских и монарших позиций, как таковых, в большинстве обществ, достигших известной степени дифференциации, индустриализации и урбанизации Если мы будем рассматривать Французскую революцию просто как борьбу буржуазии против дворянства, то совершенно неверно представим то изменение общественной структуры, в котором здесь было дело. Дефункционализация не только аристократических норм, но и придворной аристократии как социального слоя происходила уже в рамках старого режима. Но то же самое происходило и с нормами и социальными позициями доиндустриальной буржуазии Цеховое и чиновное бюргерство также утратило свои функции в ходе растущей коммерциализации и индустриализации XVIII и XIX веков. Его нормы, его ценностные установки и этос также становились все менее «реалистичными». Эти установки, косные и неподатливые, какими столь часто бывают ценностные установки привилегированных слоев, в немалой степени были причиной краха всех попыток реформ, предпринимавшихся представителями восходящих групп новой буржуазии. Еще до революции обессмыслилось и утратило свою функцию то, что представителям этих элит казалось высшим смыслом и высшей ценностью их жизни. Но могущественные элиты часто не могут без принуждения извне освободиться от привычной власти их лишившихся реального смысла идеалов Дело дошло до насильственного устранения потерявших свои функции социальных групп и их традиционных привилегий, в конечном счете, потому, что старая система институтов была скреплена настолько прочно, застыла в неподвижности настолько, что самостоятельно приспособиться к меняющейся общественной действительности она не могла.

О переводе слова «Figuration» и других понятий, вводимых автором, см. Предисловие переводчиков. — Прим. перев.

L. v. Ranke. Tagebuchblätter, 1831–1849, in: «Das politische Gespräch und andre Schriften zur Wissenschaftslehre», Halle, 1925. S. 52.

В этой связи может быть интересно то признание учености немецких историков, которое несколько лет назад выразил один из авторитетнейших английских ученых-историков, профессор А.У. Саутерн, в своей вступительной лекции, «The Shape and Substance of Academic History», Oxford, 1961, S. 15 ff.: «В своей вступительной лекции 1867 года Стэббс с уверенностью говорил о том, что „наступают хорошие времена“ в исторических исследованиях, ибо приходит историческая школа, построенная „на обильном собранном и организованном материале, который ныне готовится к публикации“. Он предвидел недалекое время, когда история сможет перестать быть простой задачей для детей или орудием, „которое может позволить людям произносить эффектные речи перед невежественными слушателями и издавать блестящие статьи для людей, которые читают только газеты“, и стать вещью, которую „любят и возделывают ради нее самой“, включая „широкое распространение исторического образования, которое сделает жульничество бесполезным, а фальсификацию невыгодной“.

В чем же оказалось неверным это предвидение? Говоря вполне откровенно, Англия не удержалась наравне с Германией и каждый год отставала все более и более. В 1867 году Стэббс знал, но, я думаю, не принимал в достаточной степени во внимание великую работу издателей Monumenta Germaniae Historica; и кроме того, так мог он подумать, у Англии ведь есть свои Record Publications и своя собственная Rolls Series, в которой за десять лет с 1857-го по 1867-й было опубликовано более семидесяти томов. В свете этого рекорда Стэббсу, возможно, простительно было не понять в 1867 году, что ситуация в Англии была совершенно отлична от ситуации в Германии. Но к 1877 и тем более к 1884 году он не мог не заметить различия. В Англии поток публикаций источников сократился; было обнаружено много недостатков в научном аппарате источников уже опубликованных. В Германии не только работа по изданию источников продолжалась в том же объеме и на заметно более высоком уровне научного обеспечения, чем в Англии — огорчительное различие, которое было бы еще заметнее, если бы не собственные публикации Стэббса, — но работа немецких издателей каждый год находила себе дополнение во все более и более впечатляющем множестве монографий. Теперь модно иронизировать над этими памятниками тевтонского усердия, но ни один серьезный ученый не почувствует склонности к иронии; и любому, кто видел, как это происходило, это должно было показаться самым поразительным событием в истории науки. Ничего подобного этому никогда прежде не бывало».

Max Weber , Wirtschaft und Gesellschaft, Grundriß der Sozialökonomik, III. Abt., Tübingen, 1922. S. 133 ff., 628 ff.

Max Weber , aaO., S. 740.

Max Weber , aaO., S. 133.

См. N. Elias , Über den Prozeß der Zivilisation, Bern und München 1969, Bd. 2, S. 123 ff.

См. об этом «Tableau du Siecle» par un auteur connu (Saint-Cyr), Genf 1759, S. 132 «Город — это, как говорят, обезьяна двора» (La Ville est, dit-on, le singe de la Cour).

Смысл понятия «двор» изменяется в зависимости от эпохи, о которой идет речь. Здесь и далее в тексте оно, как и производное прилагательное «придворный», относится, соответственно словоупотреблению самой изучаемой эпохи, к двору правителя. Если бы, впрочем, речь шла здесь в первую очередь не о Франции, а о Германии, то нужно было бы ввести одно характерное ограничение. Дело в том, что здесь, прежде всего на западе Германии, домовладения не столь высокой знати — например, графов — тоже имеют порою в некоторых отношениях характер, подобный «двору»; а поскольку в Германии не вся власть сосредоточивается в одном монаршем дворе, то и эти мелко-придворные образования, вплоть до двора владетельного сельского дворянина, имеют здесь совершенно иное социальное и культурное значение, чем аналогичные образования во Франции.