Норберт Элиас - Придворное общество

Не все семейства придворного общества претерпевают это падение. О каких процентных долях в каждом случае идет речь, теперь сказать нельзя. Существенны тут не цифры, хотя и они имеют значение, а прежде всего тип взаимозависимостей, давлению которых подвержены люди в этом обществе. Угроза падения ощутима, даже когда семейство успешно проводит свой корабль по стремнинам. При дворе, в дипломатическом корпусе, в войсках, в церкви есть множество мест, которые, как правило, зарезервированы за представителями семейств «дворянства шпаги». Во многих случаях условиями доступа к ним оказываются принадлежность к придворному обществу или связи с людьми, принятыми при дворе. Эти позиции обеспечивают доход, но в то же время налагают и обязанности представительства. И, в конце концов, отдельные знатные семейства, особенно семейства, чей статус и ранг никто не посмеет подвергнуть сомнению, нарушают табу на участие в крупных промышленных предприятиях. Мелкие дела и предприятия по-прежнему считаются недостойным занятием.

В качестве первого введения в проблемы элиты, которая в некоторых отношениях отличается от более знакомых нам формаций индустриальных обществ, этого краткого обзора сети взаимозависимостей, в которые вовлекают себя люди придворного общества, будет для начала достаточно. Он предвосхищает кое-что из того, что будет освещено подробнее в дальнейшем отчасти с других сторон. Обзор этот может оказаться полезным одновременно и как введение в тот более дистанцированный от предмета стиль мышления, который нужен нам, когда мы пытаемся сделать более для себя понятными структуру и опыт иначе устроенного общества.

На первый взгляд может показаться странным, что здесь в качестве исходного пункта для исследования общественных взаимозависимостей было избрано исследование структуры жилых построек. Особенно неожиданной является, возможно, связь между аристократическим устройством дома и абсолютистской структурой господства. Сегодня укоренилась привычка строго разделять в теории то, что называют «обществом», и то, что называют «государством», не всегда сочетая, впрочем, с разделением этих понятий также и ясное представление об их связанности. Все привыкли к мысли, что социальные феномены можно разложить по определенным понятийным полочкам и что нет нужды спрашивать при этом об их взаимном отношении. Эти феномены классифицируют, например, на политические, экономические, социальные, художественные и какие-нибудь иные, как будто это само собою разумеется, — обыкновенно не проверяя при этом адекватности таких родовых понятий наблюдаемым фактам и не имея перед глазами четкой схемы отношений между различными классами. Эту классификацию — связанную, без всякого сомнения, со специфической профессиональной дифференциацией индустриальных национальных обществ, — не задумываясь, переносят на общества, стоящие на иной ступени дифференциации, и это в весьма значительной степени затрудняет их понимание.

Ни эстетической радости от созерцания жилищ придворных вельмож, ни их художественной ценности нисколько не умаляет то, что мы раскрываем общественное положение людей двора и указываем на взаимосвязь между социальной фигурацией и устройством здания. Для связи между структурой господства и устройством дома показательна констатация Энциклопедии, что никакой другой дворец не вправе сравниться в украшении с королевским дворцом. Как мы видели, иерархический порядок воспроизводится во всех рангах. От семьи, принадлежащей к высшей придворной знати, но не к королевской фамилии, ожидается, что при устройстве своей резиденции она соблюдет дистанцию от резиденций принцев крови. То же самое, ступень за ступенью, относится ко всем рангам, вплоть до самых низших. При этом от фактического распределения власти в данный момент зависит, до какой степени под давлением статусной конкуренции можно и нужно терпеть отклонения от нормы — например, в случае разбогатевших финансистов. В более знакомых нам обществах взаимозависимость между распределением власти в обществе и различными аспектами того, что мы называем «частной жизнью» — в том числе и устройством жилища, — более косвенная и опосредованная. Здесь, в придворном обществе, эта связь намного прямолинейнее; она еще относительно непосредственно осознается самими членами этого общества. А поскольку дифференциация между «публичной» и «частной» стороной человека в самом этом обществе не зашла еще так далеко, как в современных индустриальных нациях, то и строгое понятийное разграничение между «публичными» и «частными» сферами жизни, которое в последних есть нечто привычное и общепринятое, не подходит к людям двора.

Углубляясь в общественные взаимосвязи в жизни людей других обществ, мы учимся лучше понимать те, что существуют в нашей собственной жизни. Исследование придворного общества обнаруживает перед нами яснее, чем то бывает обыкновенно, если мы думаем только о нашем собственном обществе, тот факт, что собственные ценностные представления людей являются звеном в той цепи взаимозависимостей и необходимостей, которым люди подчинены. Философские и социологические теории часто трактуют то, что называют «ценностями» и «ценностными представлениями», как нечто не подлежащее дальнейшему объяснению, нечто «предельное» и «абсолютное». Люди, как представляется в подобном случае, совершенно свободно решают, какие ценности, какие оценки им больше хочется иметь. О том, откуда берутся ценности, которые люди могут усвоить, не спрашивают — так же точно как дети не спрашивают, откуда берет Дед Мороз свои подарки или откуда аист берет детей. А те ограничения и то самопринуждение, которые вытекают из принятых людьми ценностей и ценностных представлений, они часто не замечают.

То, что мы сказали здесь о придворном обществе, может облегчить постижение взаимосвязей между ценностными представлениями и структурами власти и общества. Если человек воспитывается в обществе, в котором обладание дворянским титулом ставит человека рангом выше, чем обладание наследственными богатствами, и в котором принадлежность к королевскому двору или тем более привилегия доступа к особе короля — соответственно существующей структуре власти как жизненный шанс стоит чрезвычайно высоко в шкале общественных ценностей, — то человек практически принужден ставить себе цели именно в соответствии С такими социальными ценностями и нормами и участвовать в конкурентной борьбе за такие шансы, если только социальное положение его семейства и самооценка собственных способностей дают ему для этого возможность. То, что человек считает целью, достойной длительных усилий, никогда не определяется одним только приростом удовлетворения и ценности в собственных глазах, который дает ему всякое продвижение в направлении к цели, но также и ожиданием подтверждения его собственной ценности или прироста уважения и ценности его в глазах других людей. Для здорового человека всегда существует связь между тем, как он сам представляет себе собственную ценность и те ценности, к которым он стремится, с одной стороны, и подтверждением или неподтверждением этого представления в поведении других людей, с другой. Ценностные представления многих индивидов в обществе настолько взаимозависимы, что человек едва ли может стремиться к чему-то, что наверняка не принесет ему в настоящем или будущем награды в форме уважения, признания, любви, восхищения, короче — подтверждения или приращения его ценности в глазах других людей. Иными словами, эта взаимозависимость ценностей уменьшает возможность того, чтобы индивид вырос, не впитав в себя такого рода общественные ценностные представления. Весьма мала вероятность, что человек сумеет стоять совершенно в стороне, не участвуя каким-либо образом в конкуренции за возможности, о которых он думает или чувствует, что их ценят и другие, и не ища исполнения своих желании способом, гарантирующим ему известную меру подтверждения его ценности в поведении других. Многие — хотя отнюдь не все — жизненные возможности, завладеть которыми люди придворного общества старались нередко ценой всей своей жизни, утратили с тех пор свой блеск и значение. Могут спросить: как только могли люди беспокоиться о таких ничтожных мелочах или тем более подчинять подобным бессмысленным целям всю свою жизнь? Но хотя блеск многих высоких ценностей и померк вместе с той потестарной структурой, которая придавала им значительность, само по себе положение людей в этом обществе, а с ним и понимание взаимозависимости оценок, закрепляющей в индивиде стремление к подобным высоко оцениваемым в обществе целям, может живо и ясно воскреснуть в социологическом исследовании и для людей иного общества. Не нужно разделять свойственных людям двора ценностных представлений, чтобы понять, что эти представления имели над их социальной жизнью огромную власть и что, для большинства этих людей было трудно, если не вовсе невозможно, выйти из конкуренции за шансы, высоко ценившиеся в их обществе. В придворном обществе для герцога было целесообразно быть герцогом, для графа графом и для каждого привилегированного при дворе — привилегированным. Любая угроза привилегированному положению одного отдельно взятого дворянского дома, как и всей системе иерархически распределенных привилегий вообще, означала угрозу тому, что придавало людям в этом обществе в их собственных глазах и в глазах тех людей, с которыми они общались и мнением которых дорожили, ценность, значение и смысл. Всякая потеря означала утрату смысла. Поэтому каждому из этих людей приходилось выполнять и все представительские обязанности, сопряженные с его положением, с его привилегиями. Соответственно иерархии рангов, соответственно месту в этом многоступенчатом обществе существовали ценностные противоречия самого разного рода. Вся система была полна напряжений. Она была пронизана бесчисленны ми отношениями соперничества между людьми, которые пытались утвердить свое положение, усиливая свои отличия от нижестоящих, и в то же время, возможно, улучшить его, сокращая свои отличия от вышестоящих. Со всех сторон летели сотни искр. Но хотя группы придворных интеллектуалов и начали ставить под сомнение саму систему привилегий, масса привилегированных людей, как мы еще покажем в дальнейшем, крепко завязла в этой фигурации — придворном обществе. Существовало бесчисленное множество напряжений и конфликтов по поводу конкретных привилегий, но угроза привилегиям как таковым означала для большинства привилегированных общую угрозу тому, что в их самоощущении придавало смысл и ценность их жизни. Как в других обществах, так и в абсолютистском обществе Франции были социальные ниши для людей, искавших самореализации в стороне от сферы наиболее ценимых шансов и от конкуренции за них. Жизнь в монастыре и еще некоторые позиции в церкви предоставляли такие возможности ухода и отступления. Но они же, в свою очередь, как правило, открывали путь к иным формам конкуренции за статус и престиж.