Норберт Элиас - Придворное общество

В наше время еще довольно часто поступают именно так. Ученые склонны исходить, даже при оценке людей иных периодов или иных обществ, из злободневных ценностных установок своей собственной эпохи и из множества фактов отбирать как значимые для оценки людей, прежде всего те факты, которые доказывают их значимость в свете наших собственных ценностей. А таким образом исследователи закрывают себе путь к аутентичным взаимосвязям между теми людьми, которых они пытаются понять. Людей поодиночке вырывают из тех взаимосвязей, которые они на самом деле образуют с другими, и гетерономно помещают их в чуждые им взаимосвязи — такие, картина которых определяется современными исследователю ценностными установками. Между тем по-настоящему понять их как людей мы сможем, только если сохраним относительную автономию за теми взаимосвязями, теми фигурациями, которые они сами образуют в своей эпохе с другими людьми, а также за их собственными ценностными установками как одним аспектом этих фигураций.

Анализ фигураций — это просто метод, направленный на то, чтобы обеспечить исследуемым людям большую меру дистанции и автономии от ценностных установок (часто весьма мимолетных и преходящих), возникающих из великих противостояний, в которые бывают вовлечены сами исследователи в их собственной эпохе. Только стремление к большей автономности изучаемого предмета как центральный ценностный масштаб, направляющий взгляд и руку исследователей, дает возможность при исследовании людей поставить под контроль воздействие присущих исследователям гетерономных идеалов. Если в исследовательской работе место гетерономных оценок в большей мере, чем это бывает теперь, займут оценки автономные, тогда можно будет надеяться установить более тесное соприкосновение с фактическими взаимосвязями, с реальным механизмом взаимозависимостей и разработать модели этих взаимосвязей между изучаемыми людьми — такие, которые не подвержены скорой гибели в смене разногласий и идеалов современности и над развитием которых смогут потрудиться другие поколения: таким образом, эти модели смогли бы обеспечить исследованию человеческих обществ несколько большую преемственность от поколения к поколению.

Как мы сказали, образ придворного общества, являющийся перед нами в настоящем исследовании, представляет собою, в малом масштабе, подобную модель. Мы видели, что люди, составлявшие это общество, во многих отношениях были связаны друг с другом иначе, образовывали иные фигурации, нежели люди в индустриальных обществах, и что они, соответственно, и развивались, и вели себя иначе, чем люди, составляющие индустриальные общества. Здесь мы видели, что при анализе фигураций эта инаковость людей иных обществ не трактуется (релятивистски) как чуждая и странная, но и не редуцируется (абсолютистски) к чему-то «вечному, общечеловеческому». Как выяснилось, определение взаимозависимостей позволяет в полной мере сохранить за людьми иных обществ их уникальность, их неповторимость и отличность от других — и в то же время, однако, признать в них также людей, положение и опыт которых мы можем воспринять как свои собственные, — людей, подобных нам самим, с которыми мы, как люди, связаны некоторым предельным отождествлением.

Это касается не только короля, само общественное положение которого слишком благоприятствует представлениям о некой совершенно независимой, опирающейся всецело лишь на себя самое индивидуальности его. Это касается и представителей дворянства, если только мы возьмем на себя труд выделить их перед собою как личности с индивидуальными чертами из множества дворян. Это относится к герцогу де Монморанси Характер его гибели, описание которой было взято здесь в качестве иллюстрации, с яркостью молнии освещает перед нами определенные черты его личности. Одновременно он освещает и смещение оси, вокруг которой происходят качания общественного маятника в упорных битвах между представителями знати и представителями позиции короля в пользу последней. Подобным же образом мы оказываемся в состоянии лучше понять личность герцога де Сен-Симона или герцога де Ларошфуко, если мы заметим, как в рамках той сферы свободы, которая была оставлена высшей придворной аристократии при Людовике XIV, они клонятся к противоположным полюсам этой сферы. Представление, будто социологические исследования сглаживают и делают плоскими образы отдельных людей как индивидов, до известной степени справедливо — покуда в этих исследованиях мы пользуемся социологическими теориями и методиками, которые трактуют общественные феномены как феномены, существующие вне и помимо отдельных индивидов, вместо того чтобы видеть в них фигурации людей. Наше понимание индивидуальности отдельного человека заостряется и углубляется, когда мы видим его как человека в тех фигурациях, которые он образует с другими людьми.

В переходной фазе, когда представители французского рыцарского дворянства, вперемежку с восходящими буржуазными элементами, превращаются в придворно аристократическое дворянство, на ранней стадии закрепления дворян при дворе уже можно наблюдать некоторые явления, считающиеся сравнительно недавними явлением, порожденным процессами индустриализации и промышленной урбанизации. В этот период независимое мелкое ремесленное производство утрачивает свое прежнее значение; набирает силу фабричное производство, удерживающее множество людей в постоянной взаимозависимости Сыновья крестьян и сельскохозяйственных рабочих переселяются в города. И на протяжении известного времени некоторые социальные слои приукрашивают в своей памяти крестьянскую жизнь и занятия ремеслом как символы лучшего прошлого или свободной, естественной жизни, как яркую противоположность принуждению, исходящему от городов и очагов промышленности.

В процессе перемещения дворянства к королевскому двору, и даже позднее, в придворном обществе также вновь и вновь проявляются аналогичные настроения. Если мы хотим составить себе представление о придворной знати Людовика XIV, то нужно помнить, что ее структура, ее организация и образ ее жизни были порождены очень непростыми процессами. В их ходе отдельные представители старой, «допридворной» [206]знати оказывались перед альтернативой: либо попасть в плен принуждений и ловушек придворной жизни, либо продолжать жить в ограниченных, а зачастую и вовсе нищенских условиях на своей земле, да еще и испытывая презрение придворной знати к дворянам-провинциалам и прочей деревенщине.