Петр Еремеев - Арзамас-городок

Академик приложил персты ко лбу. начал припоминать.

— Как же, как же! Сказывал мне как-то Фаворский, есть-де ученик у него, все рисует и рисует. Что же, милости просим! Только отчего для юноши не избрано иное поприще?

— Да так я понимаю, что Григорий Карлыч смотрит на занятия сына серьезно, уважает его увлечение. Вот только Акулина Ивановна встает, как кошка, на дыбошки. Живописное ремесло — дело-то, дескать, мещанское. И боится дурного, якобы, влияния ваших воспитанников. Уж я толковал ей: за полвека Ступин образовал не менее ста художников, и многими из них гордится не только он сам, но и Академия художеств! Отечественная печать не раз и возвышенно писала о нашей Арзамасской школе, а ее основателю за труды, что направлены к благу общему, наградою российские ордена. А что касаемо поведения питомцев Александра Васильевича — тут более россказней, и россказней анекдотических… Пустые наветы!

Ступин не выдержал, пристукнул сухими стариковскими ладонями по вышорканным подлокотникам кресла.

— Вот оно, из грязи да в князи! Ужотка, при случае, вразумлю ту Акулину. Да в искусстве ныне граф Федор Толстой, барон Клодт, князь Гагарин, а дворянин Федотов простолюдинов пишет. Экая дуреха Акулька, право! Только без переносу, Михайла.

— Я не переносчик!

Вскоре Криденер привез сына к академику. Васе шел четырнадцатый год. Старый барон, похоже, был на поводу у своей Акулины и тотчас оговорил, что Василий на пансион к господину Ступину не перейдет, будет занятия посещать три раза в неделю. Его будут возить из Саблукова…

— Можно и так, — согласился Александр Васильевич после того, как осмотрел рисунки подростка. — Смелости у Васиньки в карандаше хоть отбавляй, но рисовальной грамотности маловато. Но будет усидчивым — придет грамота, придет все!

По-февральски вьюжило за окном, и улица, двор, сад — все было в мятущейся снежной круговерти, и художник упросил барона разделить с ним одинокую трапезу. После обеда Васю увлек недельный дежурный осмотреть школу и галерею, а старики укрылись в кабинете.

Криденер после вина впал совершенно в меланхолическое состояние и по-стариковски жаловался на судьбу свою — он был так одинок на белом свете…

Ступин терпеливо выслушал пространный рассказ о родовой барона, о бывших служебных тяготах в Тобольске и Архангельске, а напоследок в Самарской губернии… Когда замолчал необычный собеседник, академик вспомнил и о своем:

— Простите великодушно, господин барон. Ваш сын попадает в число моих учеников, я каждый год обязан представлять академии списки ребяток. Я слышал…

Криденер грустно усмехнулся тонкими бледными губами.

— Я вас понял, господин академик. У Василия крестный отец — фамилия Васильев. Но мальчик настаивает писать его Перов.

— Что так?

— О, это простой история. Имели мы проживание село Кольцовка Самарской губерния. Сын учился у служителя церкви, тот отличал за каллиграфия, назвал Перовым. Пусть будет Перов! А на рисовании мой кнабе помешался после вашего визита, помните? Все стены в доме портил, моя Акулина Ивановна в ужас приходила. С гравюр копии делал, потом я водяные краски покупал…

Не часто школу Ступина посещали бароны, а потом Александр Васильевич немного тщеславился, не без того…

Охотно показывал он свое детище разным любопытствующим из господ и в той надежде, что увидят они полезность его заведения, разнесут добрую молву о нем по градам и весям, а там, глядишь, кто-то и решится направить в школу способного парнишку. Академик не забывал напомнить заезжему гостю, что у него пансион — только одежду воспитанникам не дает, что годовая плата за учебу и содержание ученика вполне умеренная…

Прошлись учебными классами и по мастерской, где писали старшие ученики, по сухощавому лицу Криденера, по тому, как напрягалось оно в открытом внимании, уловил Александр Васильевич: нравится гостю его школа.

А в галерее картин и гипсов — здание галереи стояло особняком на усадьбе и торцом выходило на Прогонную улицу — барон пустился в откровенные похвалы. Остановился у «Пилигрима» старого немецкого мастера, у «Вирсавии в саду» — работы итальянца, долго любовался на полотна Тициана, Сублера и Лазарини…

— Ошень прекрасно у вас собрание. И — русские: Левицкий, этот Егоров, Акимов — высокие образцы…

— Светы мои, ученики-то, бишь, недурно копируют, да и свое пишут изрядно. Работы моих воспитанников академия награждает медалями, она же и аттестует лучших…

Прощались почти дружески. Ступин проводил барона до передней.

…Вася Перов оказался нелегким мальчиком в школе. Он вошел в тот опасный возраст, когда определяются многие наклонности… Он считал себя бароном, хотя знал, что не носить ему этого титула. Родители, считая себя виновными в том, что ребенок родился до брака, кажется, чрезмерно оказывали ему всевозможные знаки внимания, и это вот сказалось теперь, развило в мальчике и самолюбие, и мнительность. Вася чурался своих сверстников, и они платили ему тем же, часом, за спиной открыто посмеивались над ним.

Школа академика в эти конечные сороковые годы начинала уже переживать заметный упадок. Нет, Александр Васильевич был еще бодр, до конца дней своих он сохранил ясность ума и не знал, что такое душевная лень. Но без талантливых помощников, каковыми были сын Рафаил и зять Николай Михайлович Алексеев, уже ходивший в академиках, постоянно обремененный хозяйственными хлопотами, он уже не мог доглядеть за всем, на все-то его уже не хватало. Но не это, пожалуй, было главным. Изменился состав учащихся в школе. Признаем, что помещики-то были не дураки, в заботе о собственных прихотях они посылали к Ступину подлинно одаренных. А потом крепостные скоро осознавали, что только серебряные медали академии высветят им путь к свободе или уж к сносному существованию у барина. С середины сороковых годов в школу приходят все больше разночинцы. Не все из них готовы были к трудной стезе творящего художника.

Они торопились, не отдавались полностью учебе, чаще думали о ремесле иконописца, а иные ожидали приятностей жизни… Так падала дисциплина, так не всегда достигали целей усилия академика в классах. Вот почему в эти годы Александр Васильевич особенно радовался, если к нему попадал способный парнишка. Ему-то он отдавал все, что знал, что мог отдать. И в часы занятий, говоря всем, он все таки больше-то смотрел в глаза Перову:

— Ну, светы мои… Довольно трактовал вам о перспективе линейной, а також о перспективе воздушной… Мы познакомились и с основами анатомии, разбирали каноны древних, особливо канон великого Леонардо. Я рисовал вам окружность, вписывал в нее человека, и мы считали, находили соотношения отдельных частей человеческого тела. Скажу последнее: в классическую фигуру высота головы укладывается примерно восемь раз…