Петр Еремеев - Арзамас-городок

Депутатом этой Думы совсем не случайно избрали Владимирского. Федор Иванович всегда верно служил родному городу.

В 1895 году специалисты завершили проектирование железной дороги от Нижнего Новгорода до Ромоданово. Инженер Александров предлагал построить вокзал для Арзамаса за Выездной слободой близ напольной церкви, что во всех отношениях не устраивало горожан. Направили батюшку в Москву в железнодорожное ведомство, и там он настоял, чтобы здание вокзала и все станционные строения расположить над «Заводским участком».

Май 1899 года. По инициативе отца Федора учащиеся школ Арзамаса заложили около Рамзайских источников сосновую рошу в память столетия со дня рождения великого Пушкина. Лесные посадки в районе рощи продолжались и впоследствии.

4 ноября 1903 года вдруг загорелось внутри Крестовоздвиженской церкви, что стояла рядом с родовым домом Владимирских. Случился священник дома — дал знать о пожаре и бросился в храм бороться с огнем. Вскоре стихию укротили.

И позже, будучи уже членом второй Думы, Владимирский не раз хлопотал перед высшими властями по просьбам простых людей. Спас он нижегородских крестьян: Василия Лебедева, Ивана Абрамова, Василия Иванова и Василия Курышева. 1 марта 1907 года Николай II помиловал их, виновных в тяжких преступлениях, смертная казнь заменена каторгой.

По доброте своей батюшка проектировал даже жилые дома своим землякам.

На одном из заседаний второй Государственной Думы выступил и Федор Иванович.

…Торжественный Екатерининский зал Таврического дворца в Петербурге. Высокая трибуна. В тишине старый священник говорит поначалу тихо, как бы отрешенно, но его голос все крепнет, все набирает силу и слышен во всех уголках огромного колонного зала.

Он хорошо обдумал свое выступление. Десятки лет говоривший проповеди, церковнослужитель мог бы уснастить свою речь высокими цитатами, но отец Федор говорил просто, как с авмона храма. Ратовал Владимирский за отмену военно-полевых судов.

…С христианской точки зрения суды эти не отвечают Божьим заповедям. Христос дозволил себя убить, чтобы люди более не убивали друг друга. Правительство, признающее себя христианским, должно и править людьми по-христиански… Правительство первым обязано пойти на примирение с теми, кто начинает открытую борьбу. Революционный террор в разгаре, следует немедленно прекратить противостояние обеих сторон… Устраиваются самосуды на площадях, а ведь манифест 17 октября девятьсот пятого года даровал неприкосновенность личности…

В конце речи, как бы спохватившись, наверняка зная, что кто-нибудь может выкрикнуть каверзный вопрос, отец Федор заявил, что он принадлежит к русским людям старого строя, которые на весь мир отличались своим благодушием, своим геройством за справедливость…

Бурные аплодисменты центра и левых стали ответом на слова арзамасца. Батюшка — невысокий, плотный, тяжело сошел с трибуны, а потом решительно присоединился к рядам конституционных демократов — к оппозиции!

Вскинулся и мощный ропот патриотов. И без того взволнованный, Федор Иванович пришел в замешательство. Все правильно он сказал. Исходил от заповеди Христа: «Не убий!»

Позднее, в разбросе мыслей объявил себе: но в святом Евангелие определено, что всякая власть от Бога. Как же поступать с террористами этой власти? И что значат слова: кто взял меч… Царь — это законный представитель верховной власти, его власть освящается церковью, помазанник Божий обязан охранять своих подданных, страну от внешних и внутренних врагов… Что же ты, когда речь-то готовил…

Не столько само выступление Владимирского против военно-полевых судов взорвало патриотов-государственников — о судах и другие говорили, сколько открытое присоединение священника к кадетам. [75]Это был уже вызов правительству, а значит и царю. Казалось бы, священство — первая опора трону, а тут…

И — началось. Синод заподозрил протоиерея из Арзамаса в революционной пропаганде и временно ему запретили службу в храме.

В Арзамасе благочинный Троицкий, исправник Софонов и городской голова Бебешин написали донос на батюшку, повязали его со свободомыслием, объявили о его принадлежности к «красным». Авторы напоминали, что Федор Иванович водит знакомство с бывшим народовольцем Юрием Тарховым, инспектором народных училищ Арзамасского уезда либералом Храбровым и, наконец, с писателем А. М. Пешковым, который сделал «характерную надпись на собрании своих сочинений, подаренных Владимирскому».

Бумажный донос послужил основанием для дотошного расспроса отца Федора в нижегородской Духовной консистории, однако «дела» не получилось, так как авторы доноса «трусливо попрятались».

А случись «дело», очевидно депутату Думы был бы задан тот главный вопрос, который задал начально в Арзамасе благочинный:

— Какой вы, пастырь, оказывается, простачок… Этого не знали, этого не ведали. Вас в депутаты Думы выдвинули кадеты — почему именно они? Уж коли вы независимы, как утверждаете, так взяли бы да и сразу отказались публично от притязаний тех кадетов и прочих аплодирующих… И все тотчас определилось. И отпали бы разные подозрения. Ведомо ли вам, батюшка, что в городу нашем о вас многие говорят как о крамольнике, красном прихвостне…

Пересилил себя, сделал-таки смелое публичное заявление Владимирский: он вне партий!

30 июля 1907 года председатель думской фракции Долгорукий объявил, что Владимирский не принадлежит к какой-либо фракции в Государственной Думе и в частности к кадетам. 17 октября того же года вышло уведомление Нижегородской Духовной консистории о том, что с протоиерея сняты всякие подозрения в политической неблагонадежности.

Так вот и замяли «дело» — огласка его наделала бы много шуму в оппозиционных кругах. Синоду и нижегородскому епархиальному начальству сего не требовалось…

Прочитал Федор Иванович уведомление, бросил бумагу на край стола, задумался в настоявшейся тишине своей комнаты. Так одиноко в ней, не придет матушка Елизавета Дмитриевна, не приласкает взглядом родных глаз, не успокоит добрым словом — один, опять не с кем размыкать душевную тугу.

Как все складывается, как он оказал себя! Благочинному не ответил, трусливо отмолчался. И в девятьсот пятом на Соборной площади, когда о сыне и дочерях кто-то прокричал в спину… Умышленно, малодушно смолчал — согрешил! Ведь и молчание, в иных случаях является тяжким грехом. Ну сколь не молчи перед людьми, а наедине-то не сцепишь зубов, в молчанку играть не станешь. И начал священник дотошно перебирать свои грехи, а после явилось и покаянное отрезвление, осознание, что впал он в искушения и соблазны грешного мира, позволил ввергнуть себя в мирскую суету сует, очертя голову ринулся в политические страсти и, вовсе не желая того, стал игрушкой для политиканов. И ведь сам, сам качнулся к ним, никто тебя насильно за рясу не тянул к тем же кадетам… Нет, как же, позвольте, сударь…