Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

В 9 утра 24 октября все было кончено; продолжался лишь пожар, да шел грабеж. Ни в диспозиции, ни в приказе не упоминалось о добыче, но таков был обычай времени, и в Суворовском военном катехизисе говорилось: "возьмешь лагерь - все твое, возьмешь крепость - все твое". Грабеж продолжался день и ночь, но разжились солдаты не много, потому что грабить было нечего. Еврейское население Праги отличалось бедностью, а если кто и имел что получше, то заблаговременно вывез, особенно из имущества не громоздкого, которое только и могло пригодиться солдатам. Довольно много досталось лошадей, но они были очень изнурены, ходить за ними было некогда и содержать нечем, так что казаки продавали добычных коней евреям по 2 рубля.

После боя Суворову разбили солдатскую палатку; сюда собрались главные начальники и знатные волонтеры, которых при штурме было не мало. Пошли взаимные поздравления, поцелуи, объятия. Не верилось, что все уже кончено. Суворов потребовал к себе пленных польских генералов, пожал им руки и обошелся с ними приветливо. Стали тут же, вблизи кавальера, собирать все что было для подкрепления сил. К столу были приглашены и пленные польские штаб-офицеры, принятые также любезно. После обеда все разошлись по местам, требовался отдых. Суворов был совсем болен, Шевич страдал лихорадкой с ежедневными пароксизмами; бригадир Поливанов с самого выступления из Бреста едва говорил, что не помешало ему врубиться первым в неприятельские ряды; Исаев оставался на ногах с пулей в руке, пронизавшей ему предварительно грудь; Ферзен перемогался несколько дней через силу. Имея в себе неисчерпаемый запас энергии, Суворов умел вливать ее и в подчиненных. Теперь он лег на солому отдохнуть. При палатке находился караул по уставу, вблизи расположились части войск, но не было ни движения, ни шума. Солдаты даже говорили вполголоса, чтобы не тревожить любимого начальника. "Он не спит, когда мы спим", поясняли они: "и в жизнь свою еще не проспал ни одного дела". К ночи разбили ему калмыцкую кибитку, так как погода стояла свежая. В тот же день он отправил к Румянцеву краткое донесение: "Сиятельнейший граф, ура, Прага наша".

В реляции Суворова от 7 ноября говорится, что сочтено убитых поляков 13,340, пленных 12,860, потонуло больше 3000; в числе пленных 3 генерала и 442 офицера; в числе убитых 4 генерала; артиллерии досталось 104 орудия. Свою потерю убитыми и ранеными он определяет в 1500 с лишком.

Приняв в соображение все сведения, можно считать, что убитых, умерших от ран и утонувших неприятелей было 9-10,000; пленных 11-13,000, в том числе около 450 офицеров; пушек 101-104. Потеря с русской стороны была в 2000 убитых и раненых, или несколько выше. Из числа взятых живьем и раненых, распущено по домам больше 6000; отправлено в Киев до 4000 из регулярного войска, без косильеров, которые отпущены вместе с другими невоенными.

Суворов в реляции своей говорит: "Редко видел я столь блистательную победу; дело сие подобно измаильскому". Подобно, но не равно. Там, при значительном численном перевесе обороняющегося, атакующий имел две штурмовые колонны из спешенных казаков, да и едва не половина штурмующего корпуса состояла из казачьих полков. Правда и под Прагой казаков было много, но на конях; из них штурмовых колонн не формировали и хотя в штурме участвовала спешенная кавалерия, но не казаки, а драгуны (в резервах 2, 3 и 4 колонн), и их было сравнительно немного. С другой стороны, в Измаиле была одна крепостная ограда, хоть и очень сильная, а тут двойная линия ретраншаментов, с передовыми укреплениями и тет-де-поном. Но укрепления эти были заняты слабо, и оборонялась с упорством только первая линия, да и то не везде, тогда как в Измаиле русские встречали отпор что дальше, то сильнее. Этим объясняется и небольшая продолжительность всего дела под Прагой, и несоразмерно малый урон русских. После захвата переднего ретраншемента русским лишь местами приходилось драться, а больше гнать и бить. Сравнение Праги с Измаилом подтверждает упорство турок при защите укреплений и недостаток энергии у поляков при обороне Праги, которая была для них гораздо важнее, чем Измаил для турок.

Причина могла быть в энергии русской атаки, едва ли доходившей до такой степени под Измаилом. Кровавые апрельские события в Варшаве были у всех в памяти, особенно в корпусе Ферзена, где несколько батальонов были очевидцами варшавской резни. Суворов говорил о милосердии и пощаде; он даже дал особое наставление Ферзену, где люди были наиболее озлоблены, но недавние воспоминания оказались в пылу боя более сильными. В виду вероломной Варшавы, все солдаты по примеру Ферзеновых дошли до остервенения. "Смотри братцы, никому пощады". кричали они друг другу, еще не добравшись до Праги, а когда ворвались в это несчастное предместье, то только и слышны были крики: "нет пардона". Как можно винить в этом Суворова, да и можно ли, положа руку на сердце, клеймить Суворовского солдата? Настроение его было исключительное, понятия того времени иные, способ ведения войны жестокий. Разве поляки, убивая в Варшаве русских, вооруженных и безоружных, не давая пардона им под Рославицами (о чем было публиковано в свое время в Варшаве) и обнаруживали при всяком случае свою к ним ненависть, не делали тоже самое? Правда, поляки побеждены, на их долю - сострадание, и обвинение победителей самое легкое средство, но способ этот рано или поздно обнаруживает несостоятельность.

Историческое значение пражского штурма несравненно выше измаильского. Революция была вырвана, война подсечена в корне. По достоверным известиям, полученным Суворовым позднее, люблинское и сандомирское воеводства и вся Галиция готовились к восстанию в первых числах ноября, но взятие Праги разрушило этот план. Этот кровавый штурм, происходивший на глазах варшавян, навел ужас на польскую столицу. Население Варшавы ждало той же участи от безжалостного победителя. Силы инсурекционной Польши были сломлены. Суворов достиг цели: пролилась река крови, но устранялось хроническое кровопролитие затянувшейся войны. Не прошло и суток, и в русском лагере явилось посольство от капитулирующей Варшавы.

Вскоре после полуночи 25 октября от варшавского берега Вислы отчалили две лодки и при звуке трубы, с белым знаменем, поплыли к Праге. В Варшаве царила тишина, не было обычного городского шума; было совсем тихо и на самом берегу, покрытом толпами народа, который с фонарями и факелами, но без оружия, провожал взглядами и мыслями уполномоченных и остался ждать их возвращения. Это отправились к Суворову три депутата варшавского магистрата, с депешей магистрата и с письмом короля.

Под впечатлением штурма и в виду пожираемого пламенем несчастного предместья, верховный совет немедленно выслал из Варшавы свой архив, отправил казну в корпус Понятовского и выпустил из тюрем приверженцев русской партии. Еще недавно им и русским пленным грозила серьезная опасность: Колонтай собирался внести в верховный совет предложение об их казни. Как ни боялись члены совета своего мрачного сотоварища, предложение его было бы наверно отклонено, но у Колонтая оставалось возмущение черни, при помощи которой он мог добиться своего. Теперь, под влиянием нависшей беды, в варшавском населении взяли верх другие побуждения. Но так как анархические стремления все-таки могли выказаться, Вавржецкий приказал Гедройцу вернуться к Варшаве и дал королю письменный совет: выехать из Варшавы к войскам.