Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Павел принялся за реформы. Есть поводы думать, что он спрашивал мнения Румянцева, к которому не раз летали курьеры из Петербурга. Румянцев сообщил Государю свои мысли откровенно, но они во многом не сходились со взглядами Государя, а потому ни к чему не привели. С Суворовым советов не было; по характеру Суворовских военных понятий, Государь не мог дорожить его мнением. Другое дело Репнин, противник Суворовского "натурализма"; для Государя он был лицом авторитетным, и его Государь не чуждался.

Командующие дивизиями были уничтожены и заменены инспекторами, т.е. изменены их значение и обязанности. Генерал-аншефы переименованы в генералы от инфантерии, кавалерии и пр., генерал-поручики названы генерал-лейтенантами. Все генералы, начиная от фельдмаршалов, сделаны шефами полков, которым и даны названия по фамилиям их шефов; а так как шефов по числу полков не доставало, то многие полковники произведены в генералы. Обращено особенное внимание на расход в полках людей, внутренний и внешний. Шефы, а в отсутствие их полковые командиры могли давать офицерам отпуск не более 28 дней, а в летнее время ни на одни сутки. Без дозволения губернатора или коменданта офицер не смел отлучаться от гарнизона даже на одну ночь. Число ординарцев ограничено; фельдмаршалу дозволялось иметь только двух. Предписано разыскивать нижних чинов, находившихся в партикулярном услужении по домам и возвращать в полки. Обмундирование, введенное по почину Потемкина, которое было просто, удобно и нравилось войскам, изменено. Принята одежда прусского образца: мундир с узкими панталонами, чулки со штиблетами и повязками, лакированные башмаки; на затылке напудренной головы красовалась коса уставной длины, увитая черной лентой. В некоторых мелочах Павел пошел даже дальше Фридриха.

Павел ввел прусский устав 1760 года, с некоторыми исключениями и добавками, которые имели смысл не компромисса с существующим порядком, а протеста против него. Тут все было предусмотрено, взвешено и смерено, начиная с приравнения фельдмаршала к простым генералам (так как требовалось от всех одинаковая исполнительность) и кончая мерою кос; ничто не предоставлялось усмотрению и свободной воле. На точном исполнении устава, а также какой-то добытой в Пруссии несколько лет назад "секретной" инструкции, основывались надежды сотрудников Государя по преобразованию русских войск из беспорядочной орды в регулярную армию. Один из них, Аракчеев, находясь в 1814 году в Париже, признавался: "В наше время мы были убеждены, что чем ближе своим уставом подойдем к прусскому, чем ровнее шаг и чем правильнее плутоножная пальба, тем и надежды больше на победу". Устав проводился с изумительной настойчивостью. Поседевшие в боях военачальники учились маршировать, равняться, салютовать эспонтоном; гатчинские генералы и штаб-офицеры разъезжали с полномочиями Государя, делали смотры, проводили ученья.

Государь слил свои гатчинские войска с гвардейскими полками. Сделано это не только для награждения соратников, но и чтобы переучить гвардию. А так как гвардия должна была поставлять начальников армии, так он надеялся привести армию к единообразию. Он ежедневно, во всякое время года, присутствовал на разводах, длившихся от 9 утра иногда до полудня, куда должны были собираться все генералы и офицеры петербургских войск, свободные от должностей. В Зимнем дворце был учрежден "тактический класс", преподавателем которого назначен полковник Каннабих, а надзирателем генерал-майор Аракчеев, петербургский комендант. В сущности дело сводилось к разъяснениям нового устава. Каннабих ломаным русским языком толковал разные части устава, преимущественно налегая на обязанности офицеров, как и где им находиться, что и когда командовать и проч., размахивал эспонтоном и показывал эспонтонные приемы. Посещение этих "тактических" лекций было обязательно только для штаб- и обер-офицеров, но из желания угодить Государю присутствовали и многие генералы, бывал часто и фельдмаршал князь Репнин. Государь старался не пропускать чтений Каннабиха, иногда вызывал и спрашивал слушающих. В русской армии генеральный штаб существовал только в слабых зачатках, в нем чувствовалась настоятельная надобность, и на это было обращено внимание. Генерал-квартирмейстером был назначен Аракчеев, который и принялся готовить к службе офицеров. С семи часов утра до семи вечера (два часа на обед), в Зимнем дворце под квартирой Аракчеева молодые офицеры перечерчивали старые планы, других занятий не было. Аракчеев требовал прилежания и быстроты в чертежной работе - ничего больше, являлся внезапно несколько раз в день из своей квартиры, напускал страху и опять исчезал.

Реформы эти отличались такой страстностью и отсутствием уступок, что указывали в преобразователе не только на глубокую уверенность в пользе реформы, но и на непримиримую ненависть к прошлому. Строгость была непомерная; за сущую безделицу генералы и офицеры исключались из службы, сажались в крепость и ссылались в Сибирь. Аресты считались за ничто, до того они были многочисленны. На петербургских гауптвахтах сидело по нескольку генералов одновременно. Один генерал-майор уволен от службы за постройку полковых вещей, не сходных с образцами; другой отставлен за неформенную тесьму на гренадерских шапках; один генерал-лейтенант уволен за командирование с лошадьми строевых солдат вместо нестроевых; другой "исключен без абшита из службы за ложное показание себя больным для отбытия от инспекторского смотра"; фельдмаршалу Салтыкову объявлен в приказе выговор "за незнание службы". При вступлении Государя на престол приказано было исключить из службы всех офицеров, не находившихся при своих полках налицо; один из них свидетельствует в мемуарах, что находился в это время в дороге, возвращаясь в полк; но все-таки понадобилась протекция, чтобы удержаться в службе. Донесения, признанные Государем неудовлетворительными, возвращались "с наддранием"; вошел в практику новый термин для недобровольной отставки - "выкинут из службы"; об офицерах, просрочивших в отпуску, доносилось Государю и объявлялось "повсюду с барабанным боем", и многое другое.

Эта система заурядного употребления крайних мер распространялась от верхних ступеней к нижним. Генералы не брезгали собственноручно наделять солдат палочными ударами, благо введены были новым уставом для всех офицеров форменные палки; телесные наказания стали доходить в отдельных случаях до истинной жестокости. Аракчеев, обучая Преображенский полк, ругался не выбирая слов, поправлял стойку солдат ударами палки, рвал усы у гренадер. Так же поступал он, объезжая караулы, как петербургский комендант. Если караул не скоро выбегал и выстраивался, палочные удары щедро сыпались на неисправных, без различия, были то простые солдаты или юнкера. Обращение его с офицерами было даже хуже. "Исполненною отчаяния" называет свою службу один из свитских офицеров по квартирмейстерской части, обучавшихся в зимнем дворце под руководством Аракчеева. Генерал-квартирмейстер разражался площадными ругательствами при малейшем поводе и под ничтожнейшими предлогами. Однажды он одному из колонновожатых дал пощечину; другой раз осыпал позорною бранью заведовавшего свитскими офицерами, подполковника Лена. Лен, служивший под начальством Суворова и награжденный георгиевским крестом, сдержался, безмолвно выслушал брань и остался при своих занятиях до конца дня; но вернувшись домой, написал Аракчееву короткое письмо и застрелился.