Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Задумав по совету Красовского отобрать розданные офицерам участки, Суворов утвердился окончательно, когда плутоватый шляхтич убедил его в исполнимости и законности меры. Красовский, с помощью приличной благодарности, привлек на свою сторону Воротынецкого, привозившего протокольную книгу к Суворову в кобринский дом, и Воротынецкий подал в суд заявление на самого себя, т.е. против незаконности своего поступка. С этого началось дело. Суворов не только не отказывался от вознаграждения деньгами своих "тамошних приятелей", но даже увеличил отступное, написав в августе Красовскому, что как его, Суворова, в Кобрине на лицо нет, то для него и наличные и отсутствующие офицеры фактически сравниваются, а потому тем и другим можно одинаково предложить по 40 рублей за душу. На эту сделку согласились отсутствовавшие князь Ухтомский и Борщов и находившийся в Кобрине Ставраков, который не хотел против воли Суворова владеть его деревней. По этому поводу Суворов писал Красовскому: "честному человеку Семену Христофоровичу Ставракову, по возвращении деревни, извольте определить по смерть с юными братьями ежегодный пенсион 300 рублей, а Воротынецкому награждение в вашем рассмотрении". Из остальных Капустянский, которого Суворов и в глаза никогда не видал, не пользовался подарком Суворова и не предъявлял прав на обещанную деревню, а предпочел сделать это по смерти Суворова, когда возникло на покойника множество претензий. Прочие не пошли на сделку и предпочли суд. В начале следующего года Суворов обращался к новому генерал-прокурору Лопухину с просьбою о содействии, однако Государь не признал это дело исключительным и оставил его идти обычным путем. Определение суда состоялось по смерти Суворова и не в его пользу.

Годовой доход едва превышал 40,000 рублей, тогда как одно кобринское имение должно было дать больше 50,000 руб. Чем было жить Суворову и содержать в столице сына? Воспитатель его оказался в денежном отношении человеком ненадежным. То и дело Суворов насчитывал за ним или сотни рублей, или целые тысячи; спрашивал Хвостова, куда они девались, спрашивал Н. Зубова, называл Сиона "гайдамаком". На содержание Аркадия шло всего 2,500 рублей в год, но и это пришлось понизить до 2,000, а себе Суворов определил всего 3-4,000. "Теперь бедный юноша почти скуднее меня", писал он Хвостову: "пособите ему временно от себя, доколе опомнюсь".

Эти обстоятельства, которые лишь в редкие минуты оптимизма Суворов считал пустяками и сравнивал "с неурожаем одного года", заставили его обратиться к Государю. Чтобы обеспечить успех ходатайства, он хотел заручиться содействием генерал-прокурора Лопухина, назначением которого на эту должность был доволен и называл его нелицемерным блюстителем законов. Суворов пишет ему два письма. Он просит предстательства Лопухина пред Государем, говоря, что взыскания последовали при Куракине "без надлежащего разбирательства и справок", и просит "подвергнуть дело существенному разбирательству, ежели сочтется за нужное". Он посылает два прошения на имя Государя, излагая в них, что взыскания последовали по несправедливым просьбам и причинили стыд ему, некорыстолюбивому солдату, который привык довольствоваться малым; что он ищет не убытков, а принимает случившееся за гнев Государя, а потому просит недоплаченное взыскание сложить и кобринское имение от секвестра освободить. Государь поручил Лопухину рассмотреть дело, однако не только к проверке сделанного, но и к отысканию новых штрафов. Из центральных управлений собирались справки, и военной коллегией положено было взыскать с Суворова 97 рублей, следовавшие к уплате в 1793. Другая справка показывала, что в 1791 и 1792 в Финляндии четыре статьи расходов на 122,000 рублей не очищены отчетами. В третьей говорилось, что за 1793 не получено из Херсона отчета об расходе 810,000 рублей на крепостные постройки; нет извещения о расходе в 1794 г. 6,000 червонцев на чрезвычайные случаи; не доставлены в счетную экспедицию оправдательные статьи о 265,000 рублях в 1795. Если все это осталось без движения, то потому, что Суворов понадобился для войны против французов.

Оставалось дело Вронского. За множеством необходимых справок дело почти не двигалось, хотя все привлеченные к суду были в сборе, и из военной коллегии беспрестанно сыпались напоминания. В октябре 1797 Государь указал: "Кончить военный суд, не ожидая более справок, и заключить сентенцию по теперешним доказательствам". К марту 1798 дело было окончено.

Было 16 подсудимых, из них один во время варшавского происшествия был в отставке, другой подрядчик-еврей, остальные служащие, преимущественно в провиантском ведомстве. Военно-судная комиссия признала семерых невиновными, в том числе Тищенко. Остальных приговорила к денежному взысканию, одного к лишению чинов, четверых "жестоко на теле наказать и из числа добрых людей выключить", в том числе Мандрыкина и Вронского "за ложный большею частью донос, клевету на генералов и взятки"; один приговорен к повешению. Определено взыскать с Суворова 9,418 рублей, не довзысканные в Варшаве с одного из подсудимых, 47,488 рублей, взысканные в Варшаве с виноватых, но не представленные куда следует, а издержанные на разные потребности, и обратить на него, что не будет доставать ко взысканию с подсудимых.

Генерал-аудитор князь Шаховской с приговором комиссии согласился лишь относительно оправдания семерых невинных, в остальном нашел сентенцию большей частью неправильной и слишком строгой. В мнении своем он изложил, что комиссия нашла подсудимых виновными в тех преступлениях, за которые они уже были в Варшаве оштрафованы, а новых злоупотреблений за ними не открыла. Принимая это обстоятельство, давнее содержание их под арестом, пополненные убытки казны и другие облегчающие причины, генерал-аудитор полагал: взыскать с одного 3436 рублей (вместо 42,000); с троих по 1,111 руб. 11 коп.; никого не подвергать ни казни, ни телесному наказанию; двух выключить из службы, а третьего, Вронского, "лишить чинов и выкинуть из службы". Что до Суворова, то закон повелевает "без ответа никого не винить", спрашивать же фельдмаршала было высочайше воспрещено 31 января 1797. Взяв это во внимание, а также и то, что казна, согласно определению варшавской комиссии, пополнена и убытка не понесла, следует признать, что судная комиссия осудила Суворова к взысканию беззаконно, а потому объявить ей выговор. Государь написал 17 марта 1798: "Как виновные давно уже наказаны сколько надлежало, ибо семеро из них исключены из службы, а прочие, в числе коих и майор Вронский, долговременно содержатся под арестом, то дело оставить, и им быть свободными".

Аркадию исполнилось 14 лет; наступил возраст, требующий наибольшего внимания к юноше и попечительности, а между тем отец и сын жили постоянно врозь. Зашла было речь о присылке Аркадия в Кончанск, но Суворов отказал, говоря, что юноше нечего тут делать. Аркадий жил у Зубова, под надзором сестры и Сиона. В настоящую зиму это расстраивалось: между Суворовым и Зубовым пошли недоразумения, потом Зубову с женой понадобилось ехать в Москву. Суворов написал Хвостову: "Должен я прибегнуть к дружбе вашей. При выезде Наташи из Петербурга прошу принять Аркадия и содержать его так, как пред сим его сестру содержали". Письмо было получено Хвостовым поздно, Сион уже успел нанять небольшую квартиру, вести хозяйство поручил своей жене и собирался начать со своим воспитанником визиты, дабы завязать порядочное и выгодное в будущем знакомство. Суворов не одобрил этого, написав Хвостову, что "Аркадию потребны непорочные нравы, а не визиты и контр-визиты; угол его у вас, знакомство его - Андрюша и разве Вася, и так до 18 лет, а там посмотрим. Аристотель его вы; Наташа воспитана вами, он ей наследник". К этому времени у Суворова набралось не мало резонов не доверять Сиону денежной стороны, а тут воспитатель сына прислал ему "разбойничий" счет, хотя перед тем уверял, что не выйдет из назначенной суммы. Суворов решил расстаться с Сионом.