Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Первые дни он хотя с трудом, но выносил дорогу. Потом это стало ему не по силам, и он остановился в деревне недалеко от Вильны. Лежа на лавке, в крестьянской избе, он стонал в голос, перемежая стоны молитвами и жалея, что не умер в Италии. Однако припадки болезни мало-помалу стихли, больного повезли дальше. В Риге, где ему еще полегчало, он остановился на отдых, тем паче, что наступал праздник св. Пасхи. Суворов надел через силу мундир, был в церкви и разгавливался у генерал-губернатора. Но такое насилие над собой не прошло даром: дальнейший путь он продолжал еще медленнее, и на переезд до Петербурга потребовались две недели. В Стрельне встретили его многие из Петербурга, окружили дормез, подносили ему фрукты и цветы, дамы поднимали детей под его благословение; тронутый Суворов благодарил дам, благословлял детей. Следовало торопиться, чтобы прибыть в Петербург в тот же день, и Суворов поехал дальше.

Все приготовления к торжественной встрече были отменены. Он въехал в столицу 20 апреля в 10 вечера как бы тайком, медленно проехал по улицам до пустынной Коломны, остановился в доме Хвостова, на Крюковом канале, и тотчас слег в постель. Явился от Государя генерал, но не будучи до Суворова допущен, оставил записку, что ему приказано не являться к Государю.

Ростопчин в мае 1800 говорит, что за разрыв союза с Венским двором назначены четыре жертвы: Суворов, Воронцов, Англия и он, Ростопчин; что первые три уже принесены, а последний ожидает своего жребия (он впал в немилость через 9 месяцев, за две недели до кончины Государя). Некоторые главную причину опалы находят в отступлениях Суворова от устава и правил. Наконец, многие указывают на интриги недоброжелателей.

Дошли свидетельства о характере отступлений от устава, допущенных Суворовым за границей. Говорят, будто он не сохранил "ни одного из введенных императором Павлом регламентов". Не употреблялись штиблеты, унтер-офицерские 4-аршинные алебарды изрублены на дрова в Альпах и отчасти в Италии, офицерские эспонтоны брошены, применялся рассыпной строй. Великий князь Константин докладывал Государю дважды, что обмундирование и снаряжение войск оказались в походе неудобными. Государь приказал сыну представить образцы более удобной экипировки, но когда увидел, что предлагаемое напоминает Потемкинское снаряжение, страшно рассердился.

О том, что Суворов восстановил должность дежурного генерала, Государь узнал не по доносу, а случайно, прочитав в рапорте генерал-лейтенанта Баура о получении приказа от Суворова через дежурного генерала Милорадовича.

Одно из близких к Суворову лиц рассказывает, что к числу самых отъявленных врагов генералиссимуса принадлежал граф Пален (в 1800 году петербургский генерал-губернатор), который, зная характер Императора и пользуясь его доверием, неоднократно пытался поколебать его благосклонность к Суворову. Когда милость Государя к генералиссимусу дошла до апогея и в Петербурге готовилась торжественная встреча победоносному вождю с оказанием ему царских военных почестей, Пален спросил у Императора, не прикажет ли он также, чтобы при встрече с Суворовым на улицах все выходили из экипажей для его приветствия, как для особы Императора. "Как же, сударь", отвечал Государь: "я сам, как встречу князя, выйду из кареты". На этот раз маневр, рассчитанный на возбуждение в Государе ревнивой подозрительности, не удался, но попытки не прекратились. Внушалось мимоходом, к слову, что Суворов не питает к Государю должной преданности, а потому не хочет ехать в Петербург; что с тех пор, как он попал в члены королевской фамилии, у него зародились честолюбивые замыслы, подданному не подобающие; что признаком такого настроения служит затеянный им брачный союз сына с принцессой Саганской, а также самовольное учреждение должности дежурного генерала, полагаемой по закону только при Государе.

Это остается дополнить еще одним указанием. При взрыве Государева негодования на Венский двор, Ростопчин написал между прочим Суворову, что Государю желательно, чтобы Суворов отказался от звания австрийского фельдмаршала, в виду неблагодарности к нему союзного двора. Так как это не было приказанием, Суворов не обратил внимания, и писал Хвостову, что считает приличным иногда показываться в публику в австрийском мундире.

Царствование Павла Петровича было непродолжительно, но и в этот короткий срок характерные особенности Государя успели развиться до истинно-болезненны проявлений. Не сдерживаемая прихоть, упрямство заступало в Павле I место серьезного убеждения, а непомерная экзальтация раздувала всякую идею до изумления. Государь постоянно пребывал в крайностях, от безграничного великодушия до слепой ярости. Перемены были непрестанные, неожиданные и чрезвычайно резкие. Чем сильнее было возбуждение, тем круче наступала реакция. Изменчивость эта была тем бедственнее, что каждое движение больной души Павла Петровича тотчас же переходило в дело, и решение приводилось в исполнение с такой стремительностью, будто отсутствие поспешности способно было нанести ущерб авторитету верховной власти.

В это царствование завтра не было следствием сегодня; беду нельзя было предвидеть, она налетала внезапно. Никто не был уверен в завтрашнем дне. Очень многие государственные люди, не исключая пользовавшихся долгой благосклонностью Государя, держали постоянно наготове экипаж, чтобы отправиться с курьером по первому приказанию. Подозрительность Павла была так велика, что ее не мог избежать никто без исключения. В октябре 1798 повелено всех курьеров из-за границы направлять во дворец, не рассылая никому писем. В ноябре приказано вскрывать письма к князю Безбородко; то же самое с перепиской князя Репнина и фрейлины Нелидовой. В 1800 снова приказано наблюдать за письмами Репнина в чужие края. По временам проводилась перлюстрация писем и других лиц, даже великих княгинь Анны Павловны и Елизаветы Алексеевны, и корреспонденции между Императрицей и фрейлиной Нелидовой.

Раздражительность Государя выказывалась неожиданно и по поводам, которые ничего не значили. Однажды происходил развод на сильном морозе с резким ветром. Проходя мимо князя Репнина, Государь спросил: - Каково, князь Николай Васильевич? - Холодно, Ваше Величество, - отвечал Репнин. После развода поехали во дворец, и Репнин хотел пройти в кабинет Государя, но камердинер остановил его, сказав: "Не велено пускать тех, кому холодно".

Благосклонность Государя, признание им заслуг, самые выдающиеся заявления монаршей благодарности не только не спасало, но напротив, увеличивало опасность. Чем больше Павел отличал и возвышал своего верного слугу, тем ближе была вероятность немилости. Вознестись высоко, значило и упасть глубоко. Почти никто из лиц, пользовавшихся особенным доверием Павла Петровича, не избег этой участи. Немногие, отличавшиеся благоразумием и практическим взглядом на жизнь, вовремя выходили в отставку. Суворов подвергся общей участи, попав в опалу, и если его опала была особенно заметна, то только потому, что он сам был человек заметный и имя его гремело по Европе.