Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Вскоре Румянцев перешел обратно за Дунай, вследствие изнурения кавалерии и затруднений в снабжении фуражом. Стали ждать случая для решительных действий и принимали меры против наступления неприятеля.

Укрепления у Суворова росли, батареи воздвигались, флотилия увеличивалась, приходила в порядок и крейсировала частями по Дунаю; партии казаков беспрестанно переправлялись на турецкую сторону для поисков; войска работали и деятельно обучались. Особое внимание Суворов обращал на рекрут и старался не выпустить их из рук; в этом сказывался военный педагог по призванию. Он пишет Салтыкову: "рекруты Мелина хороши, не замайте ваше сиятельство: у меня побудут, лучше научатся и жить будет не хуже". В другом письме читаем: "ладно, что копорская рекрутская команда будет в полку, только бы ее там поберегли от палок и чудес. Астраханского пехотного не велика, ее с прочими в полку тяжело опознать. Берегусь я, чтобы таких из рекрут в командированиях не отделять, а с прочими наравне. Апшеронская рекрутская команда у майора Теглева из 150 до 50 охворовала; он может быть в Букаресте за девушками ходил, - изрядный подданный своей Императрицы".

Он был недоволен не одним Теглевым. Он просит Салтыкова заменить несколько штаб-офицеров другими, ибо "один неискусный, баламутит; другой недавно из колыбели"; Батурина просит убрать. Батурин был им назначен комендантом в Негоешти, отпрашивался по болезни в Букарест и, не дождавшись разрешения, уехал; Суворов требует это дело исследовать и "учинить сатисфакцию". Батурин оказался однако прав, ибо в отсутствие Суворова получил разрешение от старшего, полковника Мещерского.

Суворов пишет Салтыкову откровенно обо всем дурном, но только письмами; в официальных бумагах ничего подобного не говорит. Салтыков требовал от него формального заявления о негодности Батурина, но Суворов не согласился. Батурин был временным начальником поста, куда Суворов прибыл из Петербурга, и командиром полка. Суворов находился с ним в добрых отношениях, Батурину удалось даже оказать ему кое-какие услуги. Оттого Суворов пишет: "Батурина формально представлять - от меня не станется: сердце не такое. Всякий полковник имеет у себя многих приятелей; так и он в числе тех меня, что до партикулярности, по которой я им обязан; что же до субординации, я могу сказать, что он ее довольно наблюдал, кроме сего разу". Главной виной Батурина Суворов считает 17 число, когда он "своею храбростью надмен, распоровши диспозицию при начале, довольно было нас всех опасности подверг, по малой мере людей у нас побольше желаемого перепортили".

Для уяснения этой двойственности в поступках Суворова, надо иметь в виду его правило: "не делать человека несчастным". Суворов отступал от этого принципа в редких случаях, когда правило оказывалось совсем неприложимым, напр. при захвате в Польше краковского замка неприятелем в 1772. Справедливо ли спасать от несчастья человека, который и впредь может стать причиной несчастия десятков, сотен, а иногда и тысяч других людей, - это другой вопрос, притом вопрос ума, тогда как желание не губить есть побуждение сердца.

В результате и Ребок, и Батурин были награждены орденом св. Георгия 4 класса. Батурин получил крест за первое туртукайское дело, а Ребок за второе. Получил и Суворов желанный 2 класс Георгия.

7 июля последовало новое расписание, Суворова назначили к Потемкину. Он принял перевод ка неудовольствие главнокомандующего: "Гром ударил, мне сего не воображалось. Прошу иного, ваше сиятельство, можете ли помочь? Лишь бы только с честью отсюда выйти. Всего основания не знаю; больно!... Будет ли по малой мере мне желаемое награждение? Не оставьте того, милостивый государь. Бегать за лаврами неровно, иногда и голову сломишь по Вейсманову, да еще хорошо, коли с честью и пользой. Наконец и то выдти может, что не так, то такой как я, а что хорошо, то не я".

Затем он получил от Румянцева назначение в главные силы. Собираясь 11 числа уезжать, он написал Салтыкову прощальное письмо, а Румянцеву донес, что будет немедленно.

Уезжая, Суворов оставлял свой пост в превосходном состоянии. Флотилия доведена была до 101 судна разной величины, способных поднять 5500 человек пехоты и 1500 конницы. Каменский отдал ему в этом отношении справедливость, и писал Салтыкову, что нашел флотилию и укрепления в таком состоянии, что и не воображал, и что Суворов очень много потрудился.

Главнокомандующий оценил службу Суворова и понял, что он один может заменить Вейсмана. Русские занимали по ту сторону Дуная единственный пост, Гирсово, который очень стеснял турок и потому уже дважды подвергался нападению. Здесь предполагалось вторично перенести решительные действия на тот берег; по близости, при устье Яломицы, расположились главные силы русских. На этот пост Румянцев и назначил Суворова. Он доносит 8 августа Императрице, что "важный гирсовский пост поручил Суворову, ко всякому делу свою готовность и способность подтверждающему".

Повидавшись с главнокомандующим и получив наставление, Суворов отправился в Гирсово. Он должен был высылать оттуда разъезды и при случае предпринять поиск внутрь неприятельского расположения, оттягивая на себя турецкие силы и ослабляя их на верхнем и нижнем Дунае. Гирсовский отряд обязан был сохранять тесные сношения с генералом Унгерном, который готовился к поиску, в случае надобности помочь ему или соединиться с ним для общих наступательных действий. В распоряжение Суворова была отдана бригада генерал-майора Милорадовича, стоявшая при устье Яломицы.

В Гирсово Суворов осмотрел пост и нашел, что он недостаточно укреплён. Первым делом он назначил места для дополнительных укреплений и приказал их насыпать, а также исправлять крепостные верки; затем составил план обороны, сводившийся к тому, чтобы обоим отрядам, Унгерна и Суворова, атаковать турок при Карасу. Румянцев, более опытный и менее решительный, не одобрил предположений Суворова, а между тем, если б они были приняты, турецкий корпус под Карасу был бы разбит, ибо в нём было не более 10,000 человек, как впоследствии оказалось.

Ожидая неприятельского наступления от Карасу, Суворов в конце августа притянул к Гирсову бригаду Милорадовича и не ошибся. Укрепления были еще не закончены, а в ночь на 3 сентября в 20 верстах от Гирсова показалась турецкая конница. Утром турки усилились и потеснили передовые посты; к полудню неприятель был на пушечный выстрел от Гирсова. Суворов не хотел атаковать, а думал подманить ближе, но в крепости не вытерпели и открыли огонь слишком рано. турки попятились. Суворов выслал казаков, приказав им завязать перестрелку. Более часа продолжалась перестрелка; турки понемногу подвигались вперед. Суворов приказал казакам отступать не торопясь, а потом, как бы в панике, удариться в бегство.