Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Суворов обучал дивизию не для кременчугского смотра, а для показания на кременчугском смотре войск, обученных для войны.

Потемкин поехал на встречу Екатерине в Киев; Суворов с ним, где оставался до выезда Государыни из Киева. В Кременчуге был построен для нее Потемкиным дворец и разведен сад; императорская флотилия прибыла туда 30 апреля. Когда Екатерина отдохнула, Потемкин предложил ей осмотреть войска. Привычные люди были поражены щегольским снаряжением солдат, их видом и особенно небывалой точностью и живостью движений и действий. Без преувеличения, зрители были озадачены, не исключая самой Императрицы. Один из иностранцев говорит прямо, что на своем веку не видал лучших войск. Эффект получился тем более полный, что он был не целью, а свойством произведенного ученья.

Похвалы, комплименты и знаки удовольствия и удивления посыпались прежде всего на Потемкина, но и Суворов не остался внакладе. Надо сказать, что он обращал на себя внимание и личными особенностями, между которыми видное место занимали странности и причуды. На него начинали смотреть с любопытством, как на какую-то загадку, и поведением своим он поддерживал этот взгляд. В Киеве он встретился с французским полковником Ламетом, будущим деятелем революции. Видя незнакомое лицо, Суворов подошел к нему и спросил отрывисто: - Откуда вы родом? - Француз, - отвечал Ламет, удивленный тоном вопроса, - Ваше звание? - Военный, - отвечал Ламет. - Чин? - Полковник. - Имя? - Александр Ламет. - Хорошо!, - сказал Суворов, кивнул головой и повернулся, чтобы идти. Ламета покоробило от такой бесцеремонности; он заступил Суворову дорогу и, глядя на него в упор, стал задавать в свою очередь таким же тоном вопросы. - Вы откуда родом? - Русский, - отвечал нисколько не сконфуженный Суворов. - Ваше звание? - Военный. - Чин? - Генерал. - Имя? - Суворов. - Хорошо! - заключил Ламет. Оба расхохотались и расстались приятельски.

В Кременчуге после смотра Суворов сделал выходку еще более причудливую, притом в присутствии большого избранного общества. Государыня, всегда щедрая, под влиянием обстановки и новых впечатлений, отличалась особенно благосклонностью к заслужившим её внимание; милости её лились широко. Раздавая награды в Кременчуге, окруженная огромной свитой, она обратилась к Суворову с вопросом, чем может выразить ему свою благодарность. Живой, подвижной как ртуть, Суворов отвечал кланяясь, что задолжал за квартиру несколько рублей и просил бы заплатить.

Суворов сопровождал Екатерину в дальнейшей поездке, был представлен австрийскому императору Иосифу и беседовал с ним часто о предметах военных и политических. Из Херсона Императрица поехала в Крым. Суворов вернулся к своему посту и при д. Бланкитной сформировал лагерь. Он встретил Екатерину на обратном пути и проехал в свите до Полтавы. Тут Потемкин устроил маневры, воспроизводившие победу Петра над шведами; по некоторым известиям Суворов принимал в них тоже участие. В Полтаве Потемкин и Суворов откланялись Императрице, отъезжавшей в Москву; Государыня рассталась с Потемкиным в наилучших отношениях, пожаловала ему титул Таврического, а Суворову подарила табакерку с своим вензелем. Суворов писал по этому случаю: "Я за гулянье получил табакерку в 7000 рублей"

Суворов никогда не был помещиком и сельским хозяином в настоящем смысле. Временем его хозяйственной деятельности в имениях была середина 70-х, когда после смерти отца он принимал наследство, и в середине 80-х, когда по условиям службы он мог заняться своими делами.

Имения Суворова были раскинуты по московской губернии и владимирскому, костромскому, пензенскому и новгородскому наместничествам; он имел дом в Москве у Никитских ворот, а потом и в Петербурге. Сначала он держал управляющих по отдельным имениям, но в 1779 поставил над ними что-то в роде главного, отношения которого к остальным представляются впрочем несколько темными. Это был довольно крупный московский делец, статский советник Терентий Иванович Черкасов. В одном документе он назван стряпчим, в другом опекуном; верющим письмом Суворова от 7 сентября 1779 ему поручено содержать в присмотре московский дом и деревни, распоряжать дворовыми людьми и крестьянами, подавать от имени Суворова челобитные, покупать смежные земли, занимать в банке деньги. Жалованье он получал значительное, 500 р. в год, ибо Суворов взял его как великого знатока приказных дел.

Черкасов старался удержаться во мнении своего доверителя, забрасывая его своей мудростью и опытностью, но не сумел выдержать роль. Сначала он маскировал тщательно правду и отводил глаза с помощью разных уверток и фортелей, потом стал обманывать довольно открыто и бесцеремонно. Убедясь в его недобросовестности, Суворов несколько ограничил круг его действий. Тогда Черкасов прибегал к какому-нибудь искусному маневру, отуманивая своего доверителя, и мнение о нем Суворова опять как будто менялось. В колебаниях прошло немало времени, и только по истечении пяти лет Суворов решился расстаться с ним совсем. Но он побаивается последствий такого шага и предупреждает Кузнецова: "лишась знатных от меня доходов, он должен идти на мщение; буде от него неистовые разглашения будут, то об его облуплении меня ты и сам всюду разглашай; только не начинай сам, а лишь ему этим разглашением плати, доколе не уймется". Суворов поясняет: "а Терентий Иванович пусть останется только для церемоний и комплиментов".

В 90-х доверенным лицом стал его родственник Хвостов, хотя формально управителем не был и вознаграждения не получал. До тех пор, после Черкасова у Суворова такого доверенного лица не было и имения новгородские управлялись отдельно от остальных, а эти остальные подразделялись иногда на две и на три группы. Посредником между Суворовым и его управляющими иногда служил его зять, отставной генерал-поручик князь П. Р. Горчаков, живший в Москве.

Управляющие Суворова, особенно в районах, близких к его местопребыванию, были преимущественно из офицеров, ему подчиненных; переписку с ними вел один из его адъютантов, племянник. Такие порядки, хотя и незаконные, были тогда в обычае. Механизм управления обходился дешево и обеспечивалась военная исполнительность.

Почти все помещики того времени признавали значение крестьянского мира, советовались с ним о делах, разделяли в известной степени административную и судебную власть. Также велось и у Суворова. С миром он чинился конечно меньше, чем с управителями; часто выражал неудовольствие, стращал, грозил. Поводов к неудовольствию было много, так как всякая новизна сильно смущала консервативный сельский люд, который почтительно, но настойчиво защищал старые порядки, и сломить его пассивное упорство было нелегко. Были и другие причины, сердившие часто Суворова; между ними не последняя - нелюбовь мира к бумаге, к писанию, а между тем помещик требовал периодически донесений: "не иначе вам править, как сообщаясь со мной ежемесячно". Грамотеев и писарей было мало, и если кто и был, то ему предстояла другая карьера. Бережливый Суворов старался создать из таких редких людей своих собственных дельцов по межевым, судебным и другим делам, и в этом успевал. Так, крестьянин Мирон Антонов даже после смерти Суворова продолжал вести некоторые довольно важные дела по новгородским имениям. Суворов ценил его, оказывал большое доверие и награждал его по временам деньгами; награды эти впрочем особенной щедростью не отличались.