Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Силы были неравны, поляки еще и растянули свою оборонительную линию. Она была вскоре прорвана и Каховским, и Кречетниковым. Поляки дрались храбро; местами успех доставался русским дорого, но результат не подлежал сомнению. Русские с двух сторон подошли к Варшаве на несколько миль. Король, согласно с большинством советников, отказался от борьбы и со всей армией присоединился к тарговицкой конфедерации. Военные действия прекратились, господствующая партия сменилась другой.

Суворов во все это время был истинно-несчастным человеком. Одна война окончилась без него, другая подготовлялась, велась и завершилась также без него, а между тем оба театра войны он знал близко и заслужил на них блестящее боевое имя. Оставалось успокоиться, что он сам желал назначения в Финляндию; но Суворова это не утешало, а удваивало муку. Он рвался как лев из клетки, подозревая всех в зложелательстве и интригах. "Постыдно мне там не быть", пояснял он Хвостову, а Турчанинову писал, что не может "сидеть у платья". Стараясь выследить интригу, которая удерживала его в Финляндии, он пишет Хвостову: "Валериан (Зубов, младший брат фаворита) за столом наклонил: Суворов один в Финляндии необходим; закулисный там лучше короля". Когда назначение генералов в Польшу еще не состоялось, он надеялся, что вспомнят его, но опасался соперничества Репнина. Однако не попали в Польшу ни Репнин, ни Суворов. Хвостов сообщает Суворову слухи и предположения. "О Польше ничего нет; если что будет, то ни Репнин, ни И. Салтыков; ближе всех вы". В другом письме: "кн. Репнин нуль; к Польше - Кречетников и Каховский; разве нужда потребует, то вы или кто другой, но не Репнин".

Против этих слов Суворов кладет заметку: "кто же меня двуличит?" Хвостов сообщает известия по мере развития дела: недовольны тем-то за то-то. "порасчесали" такого-то, Репнин уехал, "чтобы не быть пустым"; гр. П. Салтыков "на даче скрылся"; Гудович назначен туда-то, Герман приехал за тем-то; Кречетниковым недовольны, зачем первый ввязался в стычку; Каховскому очень не хорошо, "и близко схватиться за иного"; курьер его "принят весьма не благоугодно; сказано: - ты запылился, сходи в баню, - ничего больше". Летал Хвостов и в Царское Село разузнавать и разведывать; описывает, кого видел, где, кто и что сказал. Наткнулся на Турчанинова, тот спрашивает: "Ты что, сударик мой? - Я о Каховском. - Ничего не знаю; граф будь спокоен". Здесь опять положена заметка Суворова: "Эльмпт". Так он, руководясь оскорбленным самолюбием, выискивал себе соперников.

Хвостов сообщал все, что слышал, и распалял недовольство Суворова. А между тем эта экспедиция, по словам самого же Суворова, гроша не стоила: "Мудренее мне было привести ногайцев к присяге, нежели занятие областей польских".

Существовали резоны, но которым Суворова не посылали на польскую войну. Во-первых, разделаться с поляками считалось делом немудреным. что и сбылось. Во вторых, в марте 1792 король Шведский Густав, смертельно раненый на маскараде шведским офицером, умер, а регент, герцог Зюдерманландский, был соседом ненадежным, особенно вследствие его расположения к Франции. В Финляндии требовалось усиленно продолжать оборонительные работы и держать наготове опытного генерала. Хвостов так и писал Суворову: "по могущим случиться в Швеции переменам, надеются на вас, как на стену". Но Суворов не давал этому резону большой цены; тут, на севере, только предполагалась возможность войны, а на западе она уже шла; в случае надобности его могли вызвать сюда из Польши Несмотря на шведские обстоятельства, он настойчиво, косвенными путями, напрашивался в Польшу. "Пора меня употребить, - писал он Хвостову: - я не спрашиваю ни выгод, ни малейших награждениев, - полно с меня, - но отправления службы... Сомнений я не заслужил... Разве мне оставить службу, чтобы избежать разных постыдностей и отойти с честью без всяких буйных требований". Однако "буйные требования" дошли до того, что Суворов обратился через Турчанинова к Императрице. Государыня поручила Турчанинову отвечать, что польские дела не стоят Суворова, что "употребление его требует важнейших предметов", и написала записку: "Польские дела не требуют графа Суворова: поляки уже просят перемирия, дабы уложить, как впредь быть. Екатерина" .

Суворов угомонился не сразу; он собирался подать в отставку или проситься в иностранную службу, и спрашивал Хвостова, как поступить. Хвостов убеждает его: "К крайности не приступайте; зачем напитывать абшидом ваших злодеев?... Турчанинов говорит, что на иностранную службу не пойдут никак, а абшид не почли бы угрозой". Военные действия в Польше закончились. Два предлога для недовольства, турецкая и польская войны, миновали, но оставался третий, самый заманчивый - участие в войне с Францией.

Французская революция росла быстро, и революционные идеи проникали всё больше в европейские общества. Это сильно заботило правительства, и слухи о вооруженном противодействии французам стали носиться гораздо раньше, чем возможность противодействия назрела. Ускорила войну сама Франция, которая в апреле 1792 года сделала вызов Австрии. К австро-прусскому союзу присоединились почти все владетельные государи Германской империи, короли Сардинский и Неаполитанский, и в средине года союзные войска стали сосредоточиваться на границах Франции.

Союзники не сомневались в полном и легком успехе и готовились на военную прогулку в Париж, особенно гордые своей недавней славой пруссаки. Так думали военные того времени, с ними и Суворов, который прямо говорил, что французов нельзя равнять с пруссаками. Это мнение основывалось на дурной репутации французов в Семилетнюю войну, тогда как пруссаки напротив заслужили всеобщее уважение.

Кроме самомнения и кичливости, союзники имели и другие слабые стороны: несогласие в самом образе действий; мертво-рутинное (за редкими исключениями) предводительство, застывшее на Фридриховых формах без усвоения его духа; извращенное понятие о тогдашней Франции и французах, заимствованное на веру от эмигрантов. Оттого успехи союзных войск были непродолжительны, и после дела при Вальми главная армия, начальствуемая фельдмаршалом герцогом Брауншвейгским, проникшая довольно далеко во Францию, начала отступать. В начале октября войска перешли обратно границу, изможденные голодом, болезнями, изнуренные, униженные нравственно. Не лучше действовали союзники и на других театрах войны.

В России молва о предполагаемой войне с Французской республикой носилась еще перед польской войной и становилась все настойчивей. В июне Хвостов пишет Суворову, что по слухам против французов назначается князь Репнин с 40000, советует не дремать и кончать все работы к осени. В следующих письмах Хвостов уведомляет, что слышал, будто война с Францией решена, и за Репниным послан курьер. "Вздор", уверял его Турчанинов: "ради Бога, не пишите к графу, попусту вы его беспокоите". "Лучше понапрасну обеспокоить, нежели прозевать", отвечал ему одержимый усердием Хвостов: "граф спокоен, но не употреблен". Турчанинов заключил беседу словами: "его отсюда не возьмут". Суворов кладет против этого места отметку: "в гарнизоне кассирован". Он долго крепился, наконец не выдержал. написал графу Безбородко письмо: "Вы министр; настоит дело с Францией; число войск - пустой предлог; победительным оружием сражался с 5000 против десятичисленных". Ответ если и был, то уклончивый. Хвостов пишет осенью Курису, одному из приближенных Суворова: "Пруссаки много напроказили отступлением, и неминуемо до русских стариков дойдет дело, если совсем не изгадят, помиряся... Надо графу действовать: усердие к Императрице, охота к службе, климат вредный здоровью".