Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Хотя Суворов предупреждал Хвостова за несколько дней, что, лишенный службы после Измаила, он решил поступить в союзные войска волонтером, его прошение упало в Петербурге в виде бомбы. Хвостов забегал. Де Рибас, доверенное лицо Суворова в этом деле, хотел поправить его излишнюю скорость и горячность, но возможность была отнята самим Суворовым, который решил принять крутую меру против "тиранства судьбы". Поступок Суворова был, как принято говорить, в высшей степени неприличен. Только год назад он сделал тоже самое, пытаясь "перейти через Рубикон", а теперь вздумал повторить попытку, да еще при отягчающих обстоятельствах, ибо шла война с Польшей, и проситься в чужую службу значило показывать Государыне недовольство своей. Но Суворов уже привык разрубать гордиевы узлы судьбы. Вероятно, Екатерина была недовольна его назойливостью и плохо замаскированным желанием - повлиять на выбор лица для войны с Польшей, но неудовольствия не выказала. Она только вторично отказала, но при этом подала ему надежду на боевую службу дома: "Объявляю вам, что ежечасно умножаются дела дома, и вскоре можете иметь, по желанию вашему, практику военную много. И так не отпускаю вас поправить дел ученика вашего, который за Рейн убирается по новейшим вестям, а ныне как и всегда, почитаю вас отечеству нужным". Судьба однако сжалилась, и через несколько дней по получении рескрипта Суворову открылась давно желаемая боевая арена.

Его пребывание в южных областях не проходило постоянно под чувством недовольства. Из переписки его приближенных и родных видно, что строй его жизни и службы вообще отвечал его желаниям. Зять его, князь И. Р. Горчаков, пишет одному из сыновей, что Суворов "здоров, весьма доволен своим постом, живет и все идет по его воле и расположился так, что хоть до конца жизни так жить в Херсоне".

Образ жизни Суворова в Херсоне показывает человека веселого и общительного, а не угрюмого, вечно и всем недовольного старика. Он праздновал все торжественные дни, обходя впрочем свои собственные именины и рожденье; на масленице катался с гор и давал у себя званые вечера с танцами, где и сам танцевал, перед Святой приказывал ставить на площади, близ своего дома, разные качели для всеобщего увеселения, открывал праздничный сезон сам, с некоторой торжественностью, в первый день Пасхи. Прежде всего он шел к обедне с толпой офицеров и из церкви возвращался вместе с ними домой разгавливаться; для того же приезжали к нему высшие чиновники города и почетные жители. Около десяти утра Суворов в полной форме выходил с гостями на площадь, рассаживал значительных дам на качели, садился с одной, самой важной по положению мужа, и приказывал качать. Играла военная музыка, пели песенники. Покачавшись, он обходил другие качели, садился с простыми горожанами, купцами, их женами и качался с ними. Вечером дома он угощал чаем именитых людей.

Близ города находилась тенистая роща, любимое летнее гулянье горожан, но после Потемкина она была запущена, и строение, в ней находившееся, нечто вроде вокзала, полуразвалилось. Суворов велел исправить вокзал, расчистить дорожки, усыпать их песком. Сюда, в Троицын день и в Семик, он приезжал обедать с кампанией офицеров; при этом играли полковые музыканты, пели песенники, а после обеда он забавлялся в хороводах, но водил их не с девицами, а с офицерами. Когда подходили святки, у Суворова опять затевались вечеринки с танцами, с фантами и другими святочными играми. В городе его очень любили и встречали приветливо; одной из главных причин была строгая дисциплина в гарнизоне, а следовательно и устранение поводов к недовольству горожан на военных.

Вот особенности вседневной жизни Суворова, записанные со слов одного из его служителей. Вставал он очень рано; камердинеру Прохору приказано было тащить его за ногу, коли поленится вставать. После того он бегал по комнатам неодетый, или по саду в одном нижнем платье и сапогах, заучивая по тетради финские, турецкие и татарские слова и фразы; затем умывался, обливался водой и пил чай, продолжая твердить урок. За чаем следовало духовное пение по нотам, потом Суворов отправлялся на развод и, возвратившись домой, принимался за дела и за чтение газет. Обедал рано, выпивая рюмку тминной водки и закусывая редькой, а в болезни употреблял пенник с толченым перцем. Редко обедал один, в военное же время никогда; любил, чтобы за обедом шла оживленная беседа. Имел для себя особую посуду; фруктов и лакомств не ел, вина пил немного, в торжественные дни угощал шампанским. В великий пост в его комнате почти ежедневно отправлялась церковная служба, при этом Суворов служил дьячком. В церкви, на светлый праздник, христосовался со всеми и раздавал красные яйца, но сам не брал. Спал на сене с двумя пуховыми подушками под головой, прикрываясь простыней, а когда холодно, то синим плащом Не носил ни фуфаек, ни перчаток; в комнатах своих любил жар почти банный. В баню ходил нечасто, парился в страшном жару и окатывался холодной водой. При туалете употреблял помаду и духи, преимущественно оделаван. Имел трех человек прислуги и фельдшера, но зачастую обходился меньшим штатом. Любил животных и ласкал их, но дома не держал; иногда, при встрече с собакой, на нее лаял, а с кошкой - мяукал.

К приближенным он был нередко требовательным, капризным, когда не в силах был себя сдержать. Обуздание темперамента составляло постоянную его внутреннюю работу, и эти усилия умеряли вспышки гнева. Но с годами борьба становилась все труднее, тем паче, что с расширением власти ослаблялась потребность быть постоянно настороже против самого себя. Он сделался больше прежнего человеком тяжелым. Курис пишет Хвостову: "старик наш не перестает свирепствовать, мочи нет. Среди страшного числа дел непрестанно фигуря, вчера со мною хотел расстаться, сегодня повинился. Я просился прочь, но обращение его остановило меня; было довольно изъяснений, какое и вам огорчение показал он... Дай Бог сил, чтобы снести все". Стало быть, Суворов чувствовал себя неправым и винился; черта хорошая, но много утрачивает, если вслед за извинением опять являлись взрывы гнева.

К числу дурных свойств характера Суворова принадлежала нетерпимость, особенно, если затрагивалась его военная репутация, слава и заслуги. Участник второй Турецкой войны секунд-майор Раан издал небольшую книжку, перечень военных действий, отчасти как очевидец, но большей частью со слов других. Он наделал в ней много грубых ошибок, как при описании кинбурнского сражения, да и Фокшаны с Рымником, особенно последний, представил не в истинном свете. Суворов прочел книжку, усмотрел в ней посягательство на свою военную славу и написал в апреле 1794 прошение в академию наук. В прошении он говорит, что Раан "сделал постыдное изъяснение о делах при Кинбурне, Фокшанах и Рымнике; он дает другой толк и цену знаменитым происшествиям, к славе обоих дворов победоносного оружия"; что терпеть такой лжи невозможно, а потому "академии наук представляя сочинение сие, которая благоусмотрит из реляциев, колико оное описание противоречущее, следственно и не имеющее внимания свету - уничтожить". Прошение это Суворов переслал Хвостову, прося подать по принадлежности, при этом нелестно отозвался о Раане, говоря, что он служил под его, Суворова, началом, отличался неспособностью, состоял больше при чертежной, и ни в одном из упомянутых сражений участия не принимал, а между тем его, Суворова, прославил гайдамаком. Так как прошение это сохранено Хвостовым, надо думать, что он не исполнил приказания Суворова, признав его чересчур притязательным.