Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Кавалерийские атаки под Брестом и под Кобылкой напоминают, хотя и в разной степени, такую же атаку Суворова под Ланцкороной, 22 года назад, кончившуюся поражением Дюмурье. Это показывает, что в тактических правилах Суворова была устойчивость, и что он поступал так не по минутному порыву. В этих приемах, называемых анти-тактическими, действовала не опрометчивость, а необходимое военное качество - смелость и трезвая осмотрительность. Пуская кавалерию в атаку, Суворов непосредственно затем двигает пехотные части на её поддержку. Не так поступают люди, кидающиеся на неприятеля очертя голову: неразумные подражатели Суворова в Польскую войну 1792 платились дорого. Укажем еще на его непрерывные, злые атаки и настойчивое преследование. Такой способ действий ошеломлял неприятеля и не давал ему придти в себя, пока окончательно не подрывал его духа и физических сил, после чего следовали плен или смерть. Это ли не тактика?

Дело при Кобылке имеет еще одну характерную частность: атаку спешенной кавалерии на пехоту с ударом в сабли. Атака эта была вызвана необходимостью - местностью и отсутствием пехоты. Суворов не задумался прибегнуть в крайности к такому необычному средству, и оно увенчалось успехом. Практикуя часто на полях сражений приемы, которые нельзя найти в учебниках, он привык к ним и приучил свои войска, но этот случай и ему казался заслуживающим особого внимания. "Если бы ты был при Кобылке", говорил он потом одному французскому эмигранту, вступившему в русскую военную службу: "ты бы увидел то, чего и я никогда не видал".

Странным путем иногда складываются репутации и долго держатся по инерции, вопреки здравому смыслу. Так создалась и живет в западной Европе репутация Суворова, как ни нелепо объяснять непрерывную цепь явлений случаем, или счастьем. Ценители и судьи проглядели в Суворове главную особенность: неограниченную нравственную власть над своими войсками. Не заметили они и другой черты - знания своего противника и уменья пользоваться его слабостями и недостатками. Оттого он и мог делать многое, на что не осмеливался никто другой, а если бы и осмелился, то поплатился за свою дерзость. Откиньте эти Суворовские особенности и подведите его действия под формальный тактический шаблон - выйдет счастье; возьмите в расчет не одни внешние данные, а также животворящий их дух, - выйдет гений. Невольно припоминаются слова Суворова, сказанные им 10 лет перед тем в письме Потемкину:

"Я был счастлив, потому что повелевал счастьем".

После Кобылки оставалась одна ступень до Варшавы - Прага. На защиту Праги поляки должны были собрать все силы, ибо Польша и революция заключалась теперь в Варшаве, а с потерей Праги погибала Варшава. Суворову надо было взять Прагу, а выбор средств был невелик. Для правильной осады время было позднее, и русские не имели ни одного орудия осадной артиллерии. Блокада Праги вместе с Варшавой может и привела бы к результату, так как продовольствия там было запасено немного, но для этого требовались большие силы, помимо позднего времени. Оставалось штурмовать. Укрепления Праги были обширны, грозны, вооружены крупнокалиберной и многочисленной артиллерией, гарнизон превышал 30,000 человек, не считая вооруженных варшавян.

Но Суворов решился на последний шаг, к которому был готов еще в Немирове, рассчитывая покончить с Польшей в 40 дней. Как ни велико будет число жертв, оно во всяком случае окажется гораздо ниже цифры, которую принесет затянувшаяся война. Кроме того, решительный удар потрясает, наводит ужас и иссушает войну в самом её источнике.

Дерфельден присоединился 19 октября и стал на правом фланге, Ферзен - на левом. Численность трех корпусов составляла 24-25,000 при 86 полевых орудиях. Суворов собрал военный совет. Принято постановление: идти к Праге и брать ее приступом. Начали готовить штурмовые лестницы, фашины, плетни.

Казаки, очищая от инсургентов окрестности Кобылки, добрались почти до пражских укреплений и вызвали большую тревогу, так как были приняты за авангард корпуса Суворова. С пражских укреплений открылась артиллерийская пальба, и запылали маяки вокруг Варшавы. 18 октября, до военного совета, генералы и штаб-офицеры провели рекогносцировку пражских окопов под прикрытием кавалерийского отряда. Они были встречены сильным огнем, впрочем безвредным; конница наша потеснила несколько польских пикетов, захватила пленных. Поляки не решились на вылазку, и отряд благополучно удалился.

В этот же день прибыли к Суворову посланные из Праги и Варшавы. Посланный от короля просил отпустить генерала Бышевского в Варшаву для лечения; Суворов согласился и просил засвидетельствовать королю глубочайшее почтение. Другой был от верховного народного совета, с экипажем и врачом для Косцюшки, но Косцюшко находился далеко. Третье - от командующего в Варшаве и Праге генерала Зайончека, который требовал возвратить обоз Косцюшки, причем не только невежливо, но и свысока. Выходка польского генерала задела Суворова. Он послал Зайончеку ответ, указав на неприличность его тона и кичливость вождей инсурекции по отношению к России; причем возвратил письмо и предупредил, что никакие послания не будут приняты, кроме тех, где будет говориться о раскаянии и о забвении прошлого.

Приготовления к штурму были закончены 22 октября. В тот же вечер войска двинулись к Праге тремя колоннами с развернутыми знаменами, барабанным боем и музыкой и стали лагерем в назначенных им местах, дальше пушечного выстрела от передовых окопов. Польские пикеты были сбиты и русская цепь заняла их места. В тот же день вновь проведена рекогносцировка, с участием всех генералов. Суворов объехал и осмотрел лагерь. Его корпус под началом Потемкина занимал центр, Дерфельден правый фланг, Ферзен левый. Около полуночи стали возводить перед фронтом корпусов батареи; работали 2,000 человек под прикрытием 6 батальонов. К 5 часам утра батареи были готовы: у Дерфельдена на 22 орудия, у Потемкина на 16, у Ферзена на 48. Возведение батарей предпринято, по донесению Суворова Румянцеву, для маскировки приступа, чтобы дать неприятелю повод ожидать осады. Утром батареи открыли огонь, к удивлению защитников Праги, которые не заметили ночью работ; неприятельская артиллерия отвечала. Суворов лично сделал рекогносцировку и назначил штурм в ночь с 23 на 24 октября.

Приготовления к штурму были закончены, диспозиция объявлена еще после военного совета в Кобылке. Суворов писал Румянцеву 13 октября о союзниках: "Здесь на пруссаков безнадежно, а австрийцы малосильны". Позже, обдумывая взятие Варшавы и находя, что для этого нужно отрезать ей продовольствие, Суворов говорит: "Без содействия пруссаков с Варшавой справиться будет очень трудно, паче по позднему времени". Как бы в утешение ему, Румянцев сообщает: "Я вижу, что все, что касается до вашего предприятия, с лучшей пользой службе соображаете и в себе самом и в соревновании подчиненных находите, чего от помощи союзных ожидали."