Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Но практического объединения эмигрантов вокруг этой платформы так и не получилось. Пропасть, разделяющая правых и левых, защитников «старого режима» и его ниспровергателей, оказалась слишком глубокой для того, чтобы ее можно было заполнить патриотическими призывами: отстаиваемая Струве идея Russland, Russland über Ailes после революции была столь же неприемлемой, как и до нее. За пять лет, прошедших с завершения гражданской войны, политические настроения эмигрантов стали еще более поляризованными; таков был неизбежный результат политической деятельности, реализовавшейся в единственной форме — в публичной полемике. Бывшие генералы и чиновники, которые во время гражданской войны и сразу после нее были готовы бок о бок с социалистами защищать общее дело, теперь не желали и слышать об этом. С каждым годом их ожесточение в отношении тех, кого они винили в революции и поражении «белых», лишь усиливалось. Монархизм, почти лишившийся сторонников (по крайней мере явных) в 1917–1920 годах, опять находил последователей среди изгнанников, для которых прошлое с каждым годом становилось все привлекательнее. По оценкам Струве, в 1925 году доля монархистов среди эмигрантов составляла 85 процентов [106]. На левом фланге согласия также не наблюдалось. Левые либералы и социалисты, сохранявшие твердую уверенность в том, что советская Россия неуклонно продвигается к демократии, не желали пятнать себя связями со сторонниками монархии и прочими представителями «старого режима». Чем решительнее правые шли к монархическим идеалам, тем менее левые были склонны сотрудничать с ними. Синдром «мы» и «они», сыгравший фатальную роль в русской политике предреволюционных лет, сохранился и окреп в эмиграции, причем даже после того, как обе группы оказались в сходном положении, а «они» превратились в совершенно постороннюю третью силу.

В середине сентября 1925 года в Париже прошла конференция по подготовке большого форума русской диаспоры — Зарубежного съезда. Струве, отправившийся в Прагу, чтобы повидаться с семьей на летних каникулах и заболевший там, не принял участия в мероприятии, но прислал проект платформы, вокруг которой можно было бы организовать дискуссию. На этой подготовительной встрече были представлены около сотни эмигрантских организаций самого широкого политического спектра. Два заметных исключения составили милюковский Демократический альянс и Русский монархический союз. На глазах у присутствовавших разворачивалось знаменательное действо. В зале рядом сидели бывшие министры и бывшие террористы; «люди, прежде швырявшие друг в друга не только грязь, но и бомбы, теперь аплодировали друг другу» [107]. Учитывая разнородный состав делегатов, учредительная встреча прошла в редкостной гармонии. В завершение конференция наметила проведение съезда на апрель 1926 года и избрала Струве in absentia председателем организационного комитета, состоявшего из семидесяти двух членов. Вернувшись в Париж в октябре, Струве принялся за работу, которая, по-видимому, поглощала большую часть его свободного времени в последующие шесть месяцев.

Накануне съезда в эмигрантских общинах по всему миру прошли выборы делегатов. Монархисты продемонстрировали свое влияние, заручившись большинством в двух крупных центрах эмиграции — в Германии и Югославии. Их присутствие, однако, вовсе не означало, что съезд выскажется в пользу восстановления монархии. Его организаторы твердо решили, что независимо от делегатских предпочтений форма правления освобожденной России будет определена волеизъявлением избирателей. В данном вопросе Струве и великий князь были единодушны.

Зарубежный съезд русской диаспоры открылся в 14 часов в воскресенье, 3 апреля 1926 года в отеле «Majestic» [108]. Здесь собрались около четырехсот делегатов из почти всех европейских государств (по некоторым причинам не была представлена Венгрия), а также с других континентов. Русские изгнанники никогда больше не проводили столь масштабного форума; можно утверждать, что после разгона в январе 1918 года Учредительного Собрания Россия вообще не знала подобных мероприятий. Среди присутствовавших были бывшие царские чиновники, церковные иерархи, ученые, журналисты, предприниматели, студенты. Прибыли также делегации от казаков и нескольких этнических меньшинств, включая одного представителя русских евреев (который, однако, покинул съезд до его завершения). Приверженцы Милюкова, как и великого князя Кирилла, бойкотировали событие, но из-за раскола в рядах монархистов некоторые из них все-таки появились в зале заседаний. Представительство оказалось достаточно широким для того, чтобы оправдать ожидания организаторов форума. Уже одно то, что им удалось собрать под одной крышей столь пестрое русское общество, было знаменательным событием. Сбылась давняя мечта Струве: русские всех политических направлений забыли о разделявших их разногласиях ради России. То, что не удавалось до 1917 года, наконец, пусть на какой-то краткий миг, свершилось в изгнании.

Несмотря на кажущуюся гармонию, трения между деятелями «старого режима» и интеллигенцией время от времени все же прорывались на поверхность. Началось все с первого заседания, на котором предстояло избрать председателя съезда. Струве, руководивший всей подготовительной работой, многим казался наиболее очевидным кандидатом на данный пост, но монархисты, для которых он навсегда остался бывшим марксистом и наставником Ленина, выдвинули собственного ставленника, доктора И. П. Алексинского. Струве заручился поддержкой большинства (232 против 193), но победа его была не прочной. На последующих заседаниях часть правых делегатов, возглавляемая Н.Е. Марковым-вторым, головорезом, прославившимся антисемитскими тирадами в Государственной Думе, нередко нападала на ораторов от «интеллигенции», рождая у собравшихся болезненные воспоминания о самых мрачных днях русского парламентаризма.

Новый председатель выступил с обращением к делегатам, в котором обращал внимание на узы, связывающие русских за границей с русскими под пятой коммунистов, «Россию в изгнании с Россией в страдании». В своей речи впервые с открытия съезда Струве упомянул имя великого князя Николая Николаевича. Как только оно было произнесено, собрание разразилось громкими аплодисментами и приветствиями. Подобное повторялось всякий раз, когда на съезде упоминалось это имя.

В ходе сессий съезду были представлены доклады о ситуации в Советском Союзе, о положении русских в эмиграции, о неотложных задачах, стоявших перед диаспорой. В дискуссиях постоянно чувствовалось самоотождествление эмигрантов с родиной. Подобный настрой был столь всеохватывающим, что в один из дней делегаты, среди которых было много бывших белогвардейцев, единодушно проголосовали за прощение тех своих коллег, кто в годы гражданской войны воевал на стороне «красных». Принятые съездом резолюции также несли в себе дух терпимости; в них не содержалось и намека на стремление к реваншу или реставрации. Вопрос о политическом устройстве освобожденной России не поднимался, поскольку его предстояло решить самому русскому народу. Съезд принял специальную резолюцию по национальному вопросу, обещавшую полное дипломатическое признание не только государствам, уже отделившимся от России в 1917–1918 годах (то есть Польше, Финляндии и балтийским странам), но и, как ни странно, Грузии и Армении, двум приграничным республикам, которые после краткого периода независимости вновь были покорены и включены в состав Советского Союза. Резолюция по аграрному вопросу подтверждала законную собственность крестьян на земли, отобранные ими в годы революции; при этом бывшим владельцам не обещали ни реституции, ни компенсации. Принятые документы соответствовали убеждениям Струве: какими бы ни были их практические последствия, здесь явно не просматривалось «контрреволюционных» тенденций, в которых зачастую обвиняли эмиграцию.