Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

В период редакторства Струве Возрождение занимало осторожную, но в целом довольно дружественную позицию по отношению к итальянскому фашизму. Со страниц газеты Шульгин защищал фашизм как единственное эффективное средство противодействия коммунистическим «преступникам», а в редакционных статьях превозносились достижения Муссолини. Но наряду с этим появлялись и другие статьи, к примеру, материалы Зайцева, предостерегавшие от некритического восхваления Муссолини и фашизма в целом [37]. Для той эпохи подобная двойственность была вполне типичной. Следует помнить, что в 20-е годы термин «фашизм» имел довольно узкий смысл и не применялся для обобщающей характеристики всех правых движений радикального толка, включая нацизм. Именно поэтому в Соединенных Штатах вплоть до итальянского вторжения в Абиссинию в 1935 году Муссолини и фашизм пользовались популярностью даже среди признанных либералов. Достаточно сказать, что Самюэль Гомперц, руководитель Американской федерации труда, в 1923 году приветствовал фашизм как систему, которая «энергично возрождает нацию на основе взаимодействия ради общего блага» и называл его движением, «способным к решительным действиям в общегосударственном масштабе». Со своей стороны, Франклин Делано Рузвельт даже десять лет спустя, в 1933, именовал Муссолини «выдающимся итальянцем», производящим глубокое впечатление «своими свершениями и бесспорно благородным намерением восстановить Италию» [38].

Сам Струве был более осторожен в данном отношении. Он не сомневался в том, что фашизм способен эффективно противодействовать коммунизму и в этом качестве весьма полезен. Но одновременно он подмечал скрытое сходство двух течений: каждое стремилось к предельной «рационализации» жизни [39]. Струве никогда не поддерживал русских фашистов и в целом относился к этой идеологии с большим подозрением.

Несмотря на политическую проницательность Струве, фашизм довольно долго и глубоко смущал его. Неспособность постичь внутреннюю природу нацизма объяснялась несколькими причинами. Первой выступало исключительное уважение к Германии и германской культуре: он просто не мог понять, каким образом такая страна попала под влияние безумной псевдоидеологии, проповедуемой Гитлером. Подобно многим своим современникам, он также был введен в заблуждение умело рекламируемым фюрером образом ответственного государственного деятеля, обращающегося к дешевой демагогии только для того, чтобы мобилизовать массы на поддержку своих консервативных по сути целей. Но в наибольшей степени Струве подвела уверенность в том, что любая антикоммунистическая сила, каковы бы ни были ее недостатки, является благом — по крайней мере, для России. Для русского патриота, писал он в 1934 году, единственным твердым критерием оценки иностранных держав должны быть не личные симпатии или антипатии, но «антисоветизм и антибольшевизм, присущие им в данный исторический момент» [40]. Его отношение к нацизму, таким образом, балансировало между надеждой и отвращением; он решительно отвернулся от этого течения только в 1939 году, во время нацистско-советского сближения. Эта неспособность распознать один из наиболее зловещих феноменов человеческой истории отнюдь не красит Струве- аналитика; она показывает, с какой легкостью догматические соображения (к примеру, убеждение в том, что для России нет врага злее большевизма) иной раз оттесняли его чутье и здравый смысл.

Как многие мудрые и уважаемые политики той поры, Струве поначалу полагал, что нацизм можно усмирить и направить в конструктивное русло [41]. Сказанное вовсе не означает, что он был обманут идеологией и политикой нацистов. Присущие этому движению вульгарность, демагогия, антисемитизм, элементы массового психоза с самого начала вызывали у Струве неприятие; в 1930 году он называл нацистов вкупе с коммунистами «фразерами и шарлатанами» [42]. Но негативная реакция на внешние симптомы нацизма разбавлялась, а иногда и нейтрализовалась надеждой на то, что перечисленное — лишь поверхностные проявления в целом здоровой реакции немецкого национализма на Версальский договор (против которого Струве в свое время выступал, а в 1919 году даже держал пари, что немцы никогда его не подпишут) [43]и на распространение коммунизма в Германии. Струве долго не мог решить, каким образом ответить на критический для него вопрос: является ли национал-социализм национализмом, отстаивающим социалистические ценности (и в этом случае приемлемым), или же социализмом, спекулирующим на националистических чувствах (и при таком варианте подлежащим отрицанию). От разрешения вопроса о том, представляет ли нацизм новую разновидность революционного социализма или «антисоциалистическую контрреволюцию», писал он в апреле 1934 года, зависит судьба мира [44]. В самые мрачные свои минуты Струве утверждал, что массовое проникновение бывших коммунистов в ряды нацистской партии в конечном счете приведет к перерождению нацизма в коммунизм [45].

В силу врожденного оптимизма Струве на первых порах пытался поддержать обнадеживающую альтернативу. В одной из самых ранних заметок о Гитлере, подготовленной в июне 1931 года, он говорил: «Опасны не Гитлер и его спутники, а, наоборот, те, кто, отпадая от Гитлера, усиливают мировые коммунистические ряды». Разъясняя данный тезис, он добавлял, что главная угроза для западного «буржуазного общества» исходит не от военных (которые поддерживали Гитлера), но от «внутреннего духовного разложения городской «улицы» и низов городского пролетариата», поддерживаемых и подстрекаемых коммунистами [46].

В октябре 1931 года Струве опубликовал аналитическую статью о ситуации в Германии, в которой объяснял экономический и политический хаос уникальным стечением обстоятельств: экономическим кризисом, порожденным «великой депрессией», и национальным кризисом, вызванным реакцией на Версальский договор [47]. «Коммунизм и национал-социализм суть те демоны или бесы, которые рождаются из сочетания острой хозяйственной нужды с еще более острой национально-политической уязвленностью». Он выражал сомнения по поводу того, удастся ли консерваторам типа Гинденбурга и Шахта сдержать нацистов: ему казалось, что эти политики утратили чувство меры и более не являются «умными консерваторами». В особенности он критиковал попытки немецких правых упразднить социал-демократов заодно с коммунистами. Немецкая социал- демократия, писал он, воплощает дух и интересы большинства немецких рабочих, а также значительной доли «среднего класса»: эта сила не может и не должна быть ликвидирована. Он высказывал тревогу в связи с теми способами, которыми немецкие националисты, пытавшиеся пробудить дремлющее чувство патриотизма, подстегивали эмоции и ненависть толп: «Политическая убежденность национал-социалистов, переходящая в настоящую националистическую страсть, так сильно захватывает их, что они не задумываются над вопросом, не пойдут ли социальные силы того “дна” или “Ахеронта”, который они собираются возмутить, на пользу не их национальному делу, а делу социальной революции». Он с неудовольствием подмечал попытки нацистов возбуждать деклассированные слои с помощью социалистических лозунгов, заражая их ненавистью к капитализму. Здесь он уже не уверен в том, что немецкая культура и немецкий консерватизм смогут укротить «разбуженных ими демонов». В данной связи Струве с грустью отмечал, что дефицит политического реализма, который он когда-то считал уникальной особенностью русской элиты, присущ и западным элитам, включая британскую и «даже» американскую.