Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Работа над «Историей» началась в Париже в 1927 году, сразу же после кризиса в Возрождении, закончившегося изгнанием Струве из редакции. В то время генерал Е.К. Миллер, близкий сподвижник Кутепова, организовал серию публичных лекций о России в Ассоциации Дюплесси-Морнэ на улице Клиши. По его приглашению Струве с марта по май 1927 года прочитал здесь цикл из восьми лекций под общим заголовком «Введение в экономическую историю России в связи с ее общим культурным развитием». Струве намеревался опубликовать тексты этих выступлений в приложении ко второму номеру возобновленной Русской мысли, но поскольку найти средства на журнал так и не удалось, данный план не был реализован [67].

Обосновавшись в Белграде, Струве возобновил работу над своей темой, постепенно вылившейся в крупномасштабный обзор политической, социальной и экономической истории средневековой России. К 1938 году он исчерпал возможности сербских библиотек и очень хотел поработать в Британском музее, чтобы заполнить библиографические пробелы в своем историческом очерке и познакомиться с новыми материалами по истории экономической мысли, которой он собирался посвятить специальный трехтомный труд. В июле 1938 года, получив небольшую стипендию Сербской академии наук, он провел десять недель в Лондоне, в основном посещая Британский музей [68]. Вернувшись в Белград в октябре, он внес последние штрихи в первую часть «Истории», состоящую из семи глав и покрывающую период от IX века до татарского завоевания [69]. Струве договорился со своим парижским другом юристом В.Б. Ельяшевичем о публикации этой части во Франции, но воплощению замысла помешала война. К счастью, Ельяшевичу удалось сберечь рукопись; полный же текст, содержавший двенадцать глав, в которых рассматривался московский период, погиб в 1941 году во время налетов немецкой авиации на Белград. Таким образом, несколько глав — это все, что мы имеем, и поэтому наши суждения о данной работе поневоле строятся на неполных свидетельствах.

Подобно прочим произведениям Струве, его «История» представляет собой труд, свидетельствующий о поразительной эрудиции автора и обнаруживающий прекрасное знание первоисточников, а также вторичной литературы на русском и основных европейских языках. Она содержит интересные материалы о происхождении и эволюции терминов, применявшихся в средневековых русских источниках, поскольку этимология всегда весьма интересовала Струве [70]. Изложение концентрируется на институтах — повествовательностью автор не увлекается. В целом Струве стоит на позициях западника и приверженца «государственной» школы. Он подчеркивает единство русской истории, проистекающее из целостности территории, занимаемой русскими, и утверждает, что в России возникновение нации предшествовало возникновению государства. Касаясь ключевых тем русской историографии — норманской проблемы, значения Новгорода, возвышения Москвы, — он почти не добавляет ничего нового.

По сравнению с амбициозной «Историей» его несистематические записки об истории русской науки и просвещения кажутся куда более интересными. Внимание Струве к данной теме было привлечено А.С. Лаппо-Данилевским в годы первой мировой войны. В 1916 году они вместе путешествовали в Кембридж, где Лаппо-Данилевский выступил с лекцией об исторических корнях русской науки. Взгляды этого ученого заинтересовали Струве, втянув его в жаркую дискуссию с Лаппо-Данилевским [71]. В 1921 году Струве сам высказался по данной теме [72], а впоследствии опубликовал множество статей, посвященных ведущим русским ученым.

В развитии отечественной науки Струве более всего занимало ее постепенное превращение из инструмента государственной власти в автономную сферу человеческой деятельности. В то время как западная наука формировалась в клерикальной среде как ancilla theologiae, корни русской науки были исключительно светскими: к концу XVII столетия она сложилась в качестве одного из инструментов государственности, instrumentum reipublicae. Русское государство, исходя из собственных потребностей, привлекало подданных к обучению и приглашало иностранных ученых в академии и университеты. Первоначальное утверждение образования в России происходило в ходе процесса, который Струве называет «культурной колонизацией», то есть масштабного привлечения иностранных специалистов. Но в России вклад государства в развитие образования не ограничивался прямым его поощрением. Возможно, гораздо более важным являлся тот факт, что «рост государства и его могущества создавал и экономическую основу, и широкие и все раздвигающиеся правовые и культурные рамки для научной культуры». Опираясь на произведенные Ломоносовым расчеты потребности России в квалифицированных кадрах, Струве доказывает, что решающим фактором в развитии российского образования оказывалась экспансия государства, которое нуждалось в образованных людских ресурсах и создавало необходимые для этого условия. Важность данного обстоятельства Струве подчеркивает ссылкой на внешне парадоксальный факт: зачастую наиболее впечатляющих успехов в науке и образовании страна добивалась в условиях политической реакции.

Особое внимание Струве обращает на неустанную национализацию русской академической культуры. Императорская академия наук, которая в XVIII столетии насчитывала среди своих членов лишь 32 процента русских (или 26 процентов, если не считать финнов и прибалтов), широко привлекала местных ученых. В XIX веке от двух третей до трех четвертей академиков были русскими по происхождению, а к 1917 году этнический состав академии оказался чисто русским. «Национализация» академической культуры в России зашла настолько далеко, что к началу XX века в некоторых дисциплинах, в частности, в истории, даже наметилась тенденция к обособлению от основного русла мировой науки.

Струве отмечает еще одну важную особенность исторической эволюции русской науки и образования, а именно их прогрессирующее высвобождение из-под опеки политики и становление в качестве самостоятельных сфер человеческого творчества. По его мнению, последним всплеском политических страстей в экономике стала разгоревшаяся в 1890-х годах дискуссия между «народниками» и «марксистами». Сразу после ее завершения экономика как научная дисциплина в России была деполитизирована. После 1905 года уже нельзя было говорить о «марксистах» и «народниках» как экономических школах: различные течения экономической мысли теперь отличались друг от друга по критериям, не имеющим отношения к политике. К революции 1917 года русская наука оказалась полностью автономной и свободной от государства, некогда ее породившего.