Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Со временем Струве превратил журнал в свою личную трибуну; Кизеветтер, с головой погрузившийся в преподавание и архивные исследования, постепенно уходил в тень. Струве намеревался сделать Русскую мысль главным распространителем появлявшихся на Западе политических и культурных идей. При этом, как и во всех изданиях, редактируемых ранее, он проводил четкое разграничение между политикой и культурой. В политическом разделе, по устоявшемуся русскому обыкновению занимавшем вторую половину журнала, предпочтение отдавалось авторам, которые в основном поддерживали его философию либерального национализма. Но в рубриках, посвященных культурной проблематике — литературе, философии, религии, экономике и так далее, — Струве обнаруживал крайнюю интеллектуальную терпимость, предлагая страницы любым талантливым писателям, невзирая на их политические предпочтения. В редакционной статье, опубликованной в январском номере 1908 года, такой подход обосновывался следующим образом:

«Редакция Русской мысли, отстаивая со всей силой убеждения начала конституции и демократии, о чем достаточно свидетельствует состав постоянных и ближайших сотрудников журнала, — в то же время в вопросах общекультурного характера охотно предоставляет страницы журнала и таким статьям, в которых читатель найдет хотя бы и не совпадающую со взглядами редакторов, но серьезную, оригинальную и свежую постановку выдвигаемых жизнью проблем. Редакция полагает, что свободное, всестороннее обсуждение таких проблем, не имея ничего общего с беспринципностью и индифферентизмом, более ценно для зрелого и сознательного читателя, чем простое повторение готовых, догматически застывших решений».

Те же взгляды Струве подтвердил в письме, адресованном правоведу А.Ф. Кони. Здесь он настойчиво убеждает своего собеседника в том, что при новом руководстве Русская мысль отнюдь не станет выражать взгляды какой-то одной партии или движения (в первую очередь кадетов); это будет «орган мысли» [8]. Аполитичная позиция редакции вполне соответствовала той, которую Струве проводил десятью годами ранее, возглавляя социал-демократический журнал Новое слово. В то время он сознательно отверг традицию русской радикальной журналистики, настаивавшую на единой идейной «линии» по каждому вопросу [9]. В некоторых случаях он позволял высказываться авторам, чья точка зрения заметно отличалась от его собственной — явление, которое западный читатель сочтет вполне нормальным, но которое для России было скорее исключительным. Столь демократичная политика редакции порождала недоумение и гнев в стане радикалов [10]. Но для Струве то было дело принципа. Солидаризируясь с основателем Русской мысли В.М. Лавровым, он подчеркивал: «Непосредственное художественное чувство брало в нем верх над предубеждениями, порождаемыми временными счетами различных журнальных приходов. Он свободно протягивал руку истинному таланту, хотя бы последний и находился под опалой прогрессивных кружков благодаря самобытности некоторых своих воззрений» [11].

И хотя под началом Струве и Кизеветтера Русская мысль зачастую воспринималась в качестве кадетской трибуны, фактические отношения редакции с руководством конституционных демократов всегда были довольно прохладными, а временами и откровенно враждебными. Вожди партии почти не появлялись на страницах журнала; в то же время они регулярно атаковали Русскую мысль в своей ежедневной газете Речь. С политической точки зрения журнал превращался в орган либерально-консервативной интеллигенции и «прогрессивных» элементов делового сообщества. Философские и политические рубрики находились под неослабным контролем «струвистов», в состав которых входили все авторы «Вех». В литературном разделе публиковались поэты-авангардисты; их политические взгляды простирались от консервативного патриотизма до нигилистического анархизма, порой даже без каких бы то ни было промежуточных пунктов между ними — этих «ненавистных полумер» либерализма, как именовал их Брюсов [12].

Благодаря взглядам, которые Струве пропагандировал со страниц Русской мысли и других идеологически родственных изданий, он наладил тесные контакты с кругом молодых и богатых московских предпринимателей, первых за всю русскую историю представителей своего класса, имевших смелость высказываться по политическим вопросам и даже претендовать на управление страной. То была «буржуазия» в классическом марксистском смысле слова — осознающая свои классовые интересы, экономически динамичная и политически амбициозная, — которая, исходя из неразрывной связи своего благополучия с процветанием России, не собиралась более молчаливо сносить господство анахроничной знати и бюрократии.

Традиционно российский средний класс был не только малочисленным, но и политически робким. Его представители из опыта знали, что в стране, где государство веками монопольным образом распоряжалось людскими и природными ресурсами, доминировало в промышленности и торговле и практически не гарантировало частной собственности, приспособленчество и политическая пассивность являли собой наиболее благоразумный курс. По формулировке историка, в России «частное богатство появлялось и рассматривалось как следствие милости правительства, как правительственная награда за благонравие политического поведения», а ценой за доступ к богатству было «полное политическое обезличивание» [13]. Покорность среднего класса, его бессилие в борьбе с автократией принимались русскими интеллектуалами XIX века как должное. В 1898 году Струве лишь выразил общее настроение, вставив в Манифест российской социал-демократии известную фразу: «Чем дальше на восток, тем в политическом отношении слабее, трусливее и подлее становится буржуазия» [14].

В «освобожденческий» период и в годы первой русской революции средний класс придерживался тех же настроений. Купцы и промышленники сторонились Союза освобождения и борьбы, которую тот, при поддержке многих помещиков, вел за гражданские и политические права. Как только сложились политические партии, средний класс потянулся к консервативным октябристам, организации, на словах преданной законности и порядку, но на деле поддерживающей стремление правительства обеспечить порядок за счет законности. Конституционнодемократическая партия привлекала незначительное число деловых людей, оставаясь органом интеллектуалов- профессионалов и землевладельцев.

Но потом, в 1908–1909 годах, буржуазия внезапно пришла в движение. «Купец идет!» — объявил нации миллионер П.П. Рябушинский в 1912 году. Ко всеобщему изумлению, забитые русские капиталисты выбирались из «темного царства», в тиши которого на протяжении целых поколений таились от пристального взора государства и его слуг, на свет общественной жизни, выдвигая требования, отстаивая свои интересы, возражая правительству и в целом ведя себя так, как будто бы они вознамерились править страной.