Андрей Колганов - Путь к социализму: пройденный и непройденный. От Октябрьской революции к тупику «перестройки»

Если все это обстояло так, то откуда же взялся ожесточенный конфликт двух мировых систем, и убежденность обеих враждующих сторон в их несхожести и непримиримости? Почему СССР именовался социалистической страной? Неужели все это было лишь обманчивой внешней формой, чистой иллюзией?

Нет. Наличие внешних форм социализма, игравших активную роль по отношению к несоциалистическим элементам в советском строе, и наличие реальных элементов социалистических производственных отношений определяли своеобразие экономической системы СССР. Именно это своеобразие обеспечивало экономике Советской державы весомые преимущества в темпах экономического роста и темпах технологической модернизации производства. Именно за счет этих преимуществ СССР смог занять относительно независимое положение в системе мирового капиталистического хозяйства, и обеспечить в конечном счете, при всех издержках, подъем жизненного уровня трудящихся (хотя в решении последнего вопроса успехи были несколько скромнее). И наличие реальных элементов социализма, и успехи в приобретении независимых позиций в мировой хозяйственной и политической системе — оба этих фактора определили ненависть к СССР со стороны стран «ядра» мировой капиталистической системы, которые не могли смириться с тем, что найдены способы ускользнуть из-под их господства.

Можно констатировать, в тоже время, что социально-экономическая форма производства, свойственная социализму (социалистические производственные отношения), с одной стороны, не соответствовала уровню производительных сил СССР, и постольку ее существо подрывалось, выхолащивалось (особенно при попытке сделать эти отношения всеобъемлющими), сами отношения уродовались, деформировались. Однако, с другой стороны, это насильственное, неадекватное материальным условиям производства развитие социалистических отношений вширь придавливало свободное развертывание буржуазных отношений, не давало им сложиться в адекватных формах и приобрести господствующий характер. С этой точки зрения советский строй можно назвать «запертым» капитализмом.

Такое положение, разумеется, не могло сохраняться вечно (и, в конце концов, зависимость производственных отношений от уровня и характера производительных сил проявила себя с непреодолимой силой). Но поскольку такое положение сохранялось, СССР не мог стать буржуазным государством, а его строй не мог сложиться как строй капитализма, хотя бы даже и государственного. С точки же зрения социально-политической и вовсе не было никаких оснований считать СССР буржуазным государством (хотя и пролетарский его характер также сомнителен).

Социалистическая форма длительное время играла активную роль по отношению к буржуазному содержанию. И, как я уже сказал, во многом эта роль поддерживалась своеобразной классовой и политической природой советского государства.

Таким образом, советский «социализм» сложился первоначально как незавершенное переходное общество с бонапартистской надстройкой, социально-экономической основой которого было решение задач догоняющей буржуазной модернизации без буржуазии и в оболочке социалистических форм хозяйствования.

Этот результат вполне подтверждает высказанную в общей форме мысль Ф. Энгельса, приведенную им в письме Вере Засулич, по поводу возможной революции в России: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революции, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали — что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели» [724] Маркс К. Письмо Вере Засулич // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 36. С. 263. .

Это была неустойчивая, разнородная, «несбалансированная» конструкция, элементы которой удерживались вместе силой политической надстройки. Эта система со временем неизбежно начала разлагаться, выхолащивая и вытесняя менее прочные социалистические формы, впрочем, отчасти сохраняя то из них, что диктовалось общими условиями развития позднеиндустриальной стадии развития производительных сил общества (и что параллельно, хотя и в несколько других социально-экономических формах, развивалось в странах капиталистического «ядра» мирового хозяйства). Такое развитие социально-экономических последствий российской революции с точки зрения имевшихся материальных предпосылок было наиболее вероятным. Тем не менее, на всем протяжении советской истории действовала и противоположная тенденция, демонстрировавшая наличие реального потенциала движения в социалистическом направлении. К сожалению, борьба этих тенденций складывалась не в пользу последней. Что же касается политической формы этого процесса, сопряженной с произволом времен сталинской диктатуры, то здесь как раз были возможны различные варианты, борьба вокруг которых, собственно, и была реальной подоплекой политических конфликтов 1920-х — 1930-х годов.

Писать о середине 30-х годов очень трудно. Трудно не потому, что этот период был чересчур уж богат драматическими и трагическими событиями — это обстоятельство, пожалуй, для иных тружеников пера является как раз весьма заманчивым (есть на чем развернуться!). Трудно потому, что очень сложно подобрать краски не только для описания периода в целом, но и для отдельных событий. Уж больно парадоксально сплелись тогда черное и белое — трудовой энтузиазм и массовый брак, социально-политическая активность трудящихся и административный произвол, преданность делу революции и кровавый погром партийных кадров, искреннее доверие партийному руководству и мучительная несовместимость происходящего с собственными партийными убеждениями…

Но я не могу обойти сторонкой все эти парадоксы нашей истории, потому что это значило бы отдать нашу трагедию на откуп классовому противнику, использующему ее в качестве подручного материала для дискредитации коммунизма. Задача заключается не в том, чтобы оправдаться или отмыться, не в том, чтобы убедить кого-то: белого было больше, чем черного. Единственно честная постановка вопроса, не оправдывающая преступлений и не отрекающаяся от достигнутого, состоит в том, чтобы показать — темные пятна на нашем прошлом не следствие социализма, а следствие его слабостей; они появились в борьбе с социалистической природой нашего строя, они объективно вели не к защите социализма, а к его разложению.

1933 год ознаменовался серьезными экономическими трудностями, перешедшими во 2-ю пятилетку в наследство от сверхнапряженных заданий, выдвинутых в ходе выполнения программы 1-й пятилетки. В первой половине 1933 года промышленность с плановыми заданиями не справилась. Упала нефтедобыча, сократилось производство цветных металлов, упала добыча угля в Донбассе [725] Лельчук В. С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы… С. 173. . Это, в конечном счете, несколько остудило горячие головы. И. В. Сталин предпочитал больше не вспоминать о своих словах, что те, кто ратует за снижение темпов, это агенты наших классовых врагов. Январский (1933 г.) Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) дал директиву о среднегодовом приросте промышленного производства не в 21-22% , как в первой пятилетке, а в 13-14 %. Теперь Сталин заговорил о том, что нам уже не требуется такого напряжения сил, как в первой пятилетке, поскольку «в результате успешного проведения пятилетки мы уже выполнили в основном ее главную задачу — подведение базы новой современной техники под промышленность, транспорт, сельское хозяйство» [726] Передовая. Об итогах январского пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) // Большевик, 1933. № 1 -2. С. 4. . Это была, мягко говоря, чрезмерно оптимистическая оценка. Дальнейшее изложение даст возможность проверить степень ее справедливости.