Сергей Сорочан - Ромейское царство [Часть 2]

Впрочем, кроме конных ристаний здесь не меньше развлекались азартными бегами зайцев и собак, цирковыми представлениями со слонами, тиграми, боями хищников, диких животных, птиц, просто командными играми. Посетивший Константинополь в декабре 1171 г. еврей-путешественник Вениамин из Туделы видел это своими глазами и оставил восторженную запись в путевых заметках: «Ежегодно в день рождения Иисуса царь устраивает там великие зрелища. В присутствии царя и царицы даются представления (при помощи волшебства и без него), выводятся всевозможные люди. Выводят львов, леопардов, медведей и диких ослов одних на других и обычно также птиц, и ни в одной земле нельзя видеть подобного увеселения».

Умелые наездники вольтижировали на бешено мчавшихся лошадях, показывая чудеса сноровки, на полном скаку, стоя в седле, орудовали мечом, как это к восторгу публики великолепно проделывал Мусиле, оруженосец василевса Романа I Лакапина (919–945 гг.). Случалось, даже некоторые императоры и представители знатных семейств, чтобы показать свою удаль, принимали участие в проводившихся на Ипподроме соревнованиях по стрельбе из лука, метанию копья, владению мечом и булавой. Если верить так называемому Продолжателю Феофана, василевс Михаил III Пьяница (856–867 гг.) лично принимал участие даже в конных ристаниях, и когда ему доложили о вторжении арабов, стоя на колеснице, ответил: «Что за наглость заговаривать со мной о таких вещах во время столь важного состязания, нет у меня другой заботы, только бы оттеснить среднюю колесницу на левый край. В этом только и состязаюсь». Чтобы понять смысл этих слов, надо вспомнить особенность расположения беговых дорожек на треке арены: самой короткой из них оказывалась левая, — та, что вела вплотную к Спине, но она же и была самой опасной, поскольку при малом радиусе поворота возница рисковал не вписаться в него и потерпеть аварию.

Здесь же, на ипподроме труппы акробатов показывали чудеса гибкости и ловкости. Певцы и музыканты услаждали своим искусством собравшуюся публику. Танцоры, в большинстве дети или девушки, судя по дошедшим изображениям в манускриптах и на произведениях искусства, танцевали в восточном стиле, с плавными изящными движениями, иногда почти обнаженные. Кстати, это, а не бега, было основной причиной, заставлявшей клириков стараться игнорировать ипподром и пенять в проповедях на то, что такие похабные зрелища развращают публику, сеют беспорядки, брань, ссоры в доме, вредят браку. Тем не менее, рассказывают, что просвещенный, утонченный и весьма богобоязненный василевс Феофил (829–842 гг.), знаток арабской культуры, обожал танцы арабских девушек.

Бесстрашные канатоходцы совершали невероятные головокружительные акробатические трюки на высоко протянутом над ареной канате, жонглеры подбрасывали и ловили стеклянные шары, острые мечи, манипулировали сосудами с водой, не проливая из них ни капли на землю. Ревом восторга, возгласами «Просим!», «Войди!» толпа зрителей встречала выходы актеров-мимов на сцену, выступления борцов, фокусников, иллюзионистов. Некоторые из них почитались как «звезды»: фокусник Филарий огребал столь богатые подарки от поклонников, что закончил свои дни довольно состоятельным человеком.

Нередко на Ипподроме разыгрывались театральные представления, уже упоминавшиеся скеники, небольшие шутовские спектакли, иногда на злободневные темы, когда высмеивали царских чиновников-мздоимцев. При императорах, славившихся своей справедливостью, такая сатира порой заканчивалась для ее объекта плохо, вплоть до конфискации имущества провинившегося и лютой смертной казни через сожжение на том же ипподроме.

Театральные представления в Византии не выходили за рамки народной пантомимы — смеси балетных танцев, акробатических трюков и песен, обычно вдохновленных античным театром. Чаще всего подражали, взяв за основу торжественные религиозные и придворные церемонии, сопровождая их пением, предвосхищавшем оперные спектакли, но порой ставили и весьма нескромные шутовские клоунады из повседневной жизни, буффонады, а до VII в., пока не окрепло христианство, даже откровенно эротические сценки с пародией на адюльтер, в которых главными потешными персонажами были неверная жена — прелестная развратница, ее подобный атлету герой-любовник, плутовка-служанка, игравшая роль сводницы, и глупый толстяк-муж, рогоносец, скупердяй и ворчун. Такие нескромные постановки с непристойными словами и не менее откровенными, похабными жестами и телодвижениями пользовались у публики, состоящей преимущественно из мужчин, куда большим успехом, чем танцы и даже комедии. Запрещенные Церковью на ипподромах, они перекочевали на закрытые частные пиры знати, куда продолжали приглашать актеров- скиников. Они же принимали участие в различных шутовских процессиях.

Подобные константинопольские обычаи в упрощенном, не столь помпезном виде встречались и в провинциальных городах. Поэтому можно вполне согласиться с мнением Тамары Тальбот Райс, что в ранней Византии «разнообразие доступных развлечений превосходило все, что существовало в ту пору в Европе». Единственным сдерживающим фактором на этом поприще изначально выступала византийская Церковь, которая неодобрительно, даже враждебно относилась к зрелищным театральным, мимическим представлениям, музыкальной игре. Не зря здания античных театров, как мы отмечали, уже в IV–V вв. оказались заброшены. И виной тому явилась не только муниципальная реформа. К примеру, зловещий константинопольский Кинегий — амфитеатр у Акрополя, в котором ранее устраивали бестиарии, травлю зверей, стал к концу VII в. использоваться только для публичных казней: здесь жгли языческие книги, разбивали статуи языческих богов, обезглавливали некоторых василевсов-узурпаторов, мучили иконопочитателей в эпоху иконоборства. В других ромейских городах на месте театров тоже возводили церкви и часовни, хотя собиравшиеся к ним прихожане иногда еще использовали для размещения каменные скамьи прежних театронов.

Объяснение этому крылось отчасти в том, что христианство принесло с собой осуждение смеха и смехотворства. Апостол Павел в Послании к Ефесянам (5:4) назидательно предупреждал: «…сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам ». Веселия, легкомысленные празднословия, говорение глупостей, шутовство вызывали смех, хохот, а это противоречило наказам высокоавторитетного Священного Писания и Отцов Церкви, благоразумию и благонравию. Так, Библия наставляла в Книге Екклесиаста (7:3–4): «Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше. Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселия». Проклятия в адрес шуток и пустословия можно в огромном количестве встретить в писаниях Отцов Церкви. С этой точки зрения выступления на публичных играх, зрелищах, все, что творили бродячие артисты и артистки, музыканты, скиники, шуты-мимы, наигрывая, хохоча и отпуская колкие, грязные шутки, насмешки даже тогда, когда их колотили по голове и раздавали пинки, являлось в моральном отношении идолопоклонством и развратом, — развратом души и тела. Еще более глубокая, богословская причина подобного отношения к театру заключалась в том, что он оказывался ложью на фоне Божественного откровения, а актер осквернял саму идею человека как образа Божия.