Нэнси Митфорд - Король-Солнце [The Sun King]

Совершая переезды из дома в дом, Людовик брал к себе в карсту только дам, преимущественно своих фа­вориток, позже к ним присоединились дочери и боль­шие друзья. Он боялся, что если придется провести не­сколько часов в компании с мужчиной, то тот непременно обратиться к нему с просьбой и поставит тем самым короля в неловкое положение. Эти поездки, какими бы престижными ни были, являлись для спут­ниц монарха истинным наказанием. В любую погоду окна кареты оставались открытыми, так как Людовик не пе­реносил спертого воздуха. Дамы должны были быть ве­селыми, много есть (он ненавидел, когда кто-то отка­зывался от еды) и не испытывать при этом нужду в оправлении естественных надобностей, поскольку это сопряжено с необходимостью выйти из кареты. Если кому-то случалось заболеть, упасть в обморок или стра­дать от тошноты или головокружения, то рассчитывать на сочувствие короля не приходилось.

Мало кто из окружения Людовика XIV не испыты­вал перед ним трепета. С детства дрожала перед ним его двоюродная сестра, ставшая позже невесткой и первой дамой. Боялся Людовика даже сам Великий Конде. Тех, кто впервые оказывался при дворе, предупреждали, что, прежде чем обратиться к королю, нужно привыкнуть к его виду. Обычно первая встреча с ним вызывала у лю­дей оцепенение. Однако король бывал и весьма любезен. Давая аудиенцию человеку, чем-то ему не угодившему, он всегда внимательно и благодушно выслушивал собе­седника, перебивая лишь для того, чтобы уяснить суть вопроса. Исключительно вежливый, он, вероятно, был самым воспитанным монархом за всю историю челове­чества. Людовик XIV, к примеру, всегда снимал перед женщинами шляпу, даже если это была простая гор­ничная. Правда, чем благородней была дама, тем выше приподнимал он свой головной убор. Приветствовал мужчин он тоже по-разному: слегка приподнимая шля­пу при встрече с герцогами, едва касался се или чуть сдвигал па ухо при встрече с менее знатными вельмо­жами. Если, проезжая в карете, он видел священника с причастием, то, какой бы ни была погода, выходил на улицу и становился на колени. За всю свою долгую жизнь Людовик только трижды терял над собой контроль до такой степени, что готов был дойти до рукоприклад­ства. Один раз причиной такой ярости стал Лувуа, дру­гой раз — Лозен. (Тогда король сломал трость и выбро­сил ее в окно, чтобы избежать искушения ударить дворянина), в третий раз, глубоко потрясенный трусо­стью любимого сына, дю Мэна, он не сдержался и уда­рил лакея, увидев, что тот стащил со стола кусочек бисквита.

Людовик XIV ценил шутку и мог быть довольно ос­троумным. Лучшим способом выйти из затруднительной ситуации было заставить короля рассмеяться. Веселый нрав п умение позабавить людей объясняют в какой-то степени власть над ним мадам де Моптеспан. В отличие от других Людовик не вызывал у нес никакого страха, кроме одного — она боялась его потерять.

В 1674 году мадмуазель дс ла Вальер смирилась с фактом, что король ей больше нс принадлежит, и по­просила разрешения покинуть двор. Эта просьба была удовлетворена. Бывшая фаворитка публично пала к но­гам королевы и молила о прощении. Позже она вступи­ла в орден кармелиток. На церемонии пострига присут­ствовали все ее придворные друзья. Зрелище было трогательным. Луиза сказала, что покидает мирскую жизнь без сожаления, хотя и не без боли. «Я верю, на­деюсь и люблю», — сказала она. В ту пору ей было всего тридцать лет; остальные тридцать шесть лет жизни она искупала свои грехи умерщвлением плоти.

Каким бы огромным ни был Версальский дворец, он нс мог вместить всех тех, кем хотел бы окружить себя Людовик XIV. Но, по крайней мере, теперь он мог держать там свой двор. Наконец были готовы роскош­ные покои, состоявшие из семи приемных залов и по­лучившие название «большие апартаменты». Их стены и потолки, декорированные Ле Бреном и его учениками, дошли до наших дней в первозданном виде, но, к сожа- ленто, исчезла мебель, драпировка, зимние портьеры из вышитого бархата и летние из шелка с цветочным узором, серебряная люстра и канделябры под сотни тысяч свечей. Зажженные одновременно, они произво­дили эффект занявшегося пожара. Картины, когда-то украшавшие стены дворца, теперь находятся в Лувре. Это: «Музыканты» Джорджоне, «Мужской портрет» Антонио Моро, все полотна Леонардо, включая знаме­нитый портрет «Жены флорентийца по имени Джокон­да», «Тобиас» Андреа дель Сартра, «Мадонна» Манте­ньи, «Положение во гроб», «Тайная вечеря», «Иисус и паломники в Эммаусс», «Мадонна со святыми агнца­ми», «Мужской портрет», Андромеда» Тициана, «Па­ломники в Эммаусс», «Мадонна», «Мадонна, Святой Иоанн и Святая Екатерина», «Юдифь с головой Голо- ферна», «Бегство в Египет», «Женщина, передающая сына Иисусу» Веронезе, «Подвиги Геракла», «Бегство в Египет, «Добрый самаритянин» Гвидо Ренн, «Мадонна со Святым Петром» Гверчино, «Святой Иоанн», «Пре­красная садовница» Рафаэля, «Святой Себастьян», «Эней, несущий своего отца» Карраччи, «Мадонна», «Ребекка у колодца» и еще семь работ Пуссена, «La Tomirice», «Подвиги Геракла», «Мария Медичи» Рубен­са, «Музыканты» Доменикино, «Ноев ковчег» Бассано.

Многие из этих картин входили в коллекцию Фран­суа I, по и сам Людовик XIV тоже занимался собирани­ем живописи. Когда он взошел на трон, его коллекция насчитывала две сотни произведений, а когда умер - более двух тысяч. Он любил венецианскую и болонскую школы живописи. В спальне у Людовика висели «Иоанн- Креститель» Караваджо, «Кающаяся грешница» Гвидо Рсни, автопортрет Ван Дейка, «Святая Сесилия» Доме­никино и «Святая Екатерина» Веронезе.

Большие апартаменты играли важную роль в уста­новленном королем распорядке жизни при дворе, по­скольку могли вместить в себя всех обитателей Версаля. Это происходило каждое утро, когда многолюдная про­цессия отправлялась на мессу, и три раза в неделю по вечерам, когда придворные собирались на развлечение, получившее название Appartement. В больших апартамен­тах часто играли в карты, без которых жизнь высшего света была бы скучной и безрадостной. Версаль, часто именуемый «се tripot» (игорный притон), и впрямь на­поминал казино. Вельможи играли по-крупному и азар­тно, п только присутствие короля сдерживало эмоции. Когда же монарха не было, те, кто проигрывал, давали волю чувствам — они стонали, богохульствовали, кор­чили страшные гримасы, рвали волосы, рыдали. Все бес­совестно жульничали, но никого по этому поводу осо­бенно не упрекали. Те, кто помнил святого Франсуа де Заля, говорили, что он жульничал, как никто другой, но в целом был отличным малым. Те немногие, кто умел сохранять самообладание за карточным столом, были людьми замечательными. Среди них стоит назвать пле­мянницу Мазарини графиню де Суассон, венецианско­го посла Джустиниани, маркиза Бомона, спустившего все состояние за одну игру и не моргнувшего при этом глазом, и маркиза де Данго, вероятно, лучшего карточ­ного игрока Франции, который практически никогда не проигрывал и ни разу не был уличен в мошенниче­стве. Данго является автором самого скучного, но, по­жалуй, наиболее достоверного дневника своего време­ни. Вольтер говорил, что его писали слуги Данго, и действительно записи сделаны разными почерками. Пос­ле смерти автора дневник попал к Сен-Симону, кото­рый беззастенчиво использовал записи при написании собственных мемуаров.