Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Одним из первых в Сире попал некий господин де Вильфор, камергер графа де Клермона. Его рассказ об этом визите не утратил своей красочности от многократного повторения. Вильфор говорил, что, приехав среди бела дня, он очутился в закупоренном, погруженном во тьму доме. Маркиза, оповещенная о прибытии гостя, просила его пожаловать к ней, и слуга с фонарем повел его через анфиладу огромных пустых комнат. Наконец они добрались до святая святых. Дверь распахнулась в гостиную, освещенную двадцатью свечами. Богиня сидела за бюро, по которому были разбросаны бумажки, исчирканные крестиками, в окружении книг и научных приборов. Она сверкала бриллиантами, как оперная Венера. После недолгой беседы она предложила проводить гостя к Вольтеру, находившемуся на своей половине. Они поднялись по потайной лесенке и постучали в дверь. Тщетно. Чародей колдовал, и еще не настал час его явления миру. Однако ради господина де Вильфора правила были нарушены, и он все-таки вышел. Тут зазвонил гонг, и они направились в столовую, в которой было два люка — один для еды, другой для грязной посуды. Лакеи не появились, хозяева управлялись без них. (Во Франции считают, что богатым людям неприлично самим обслуживать себя за столом. Людовик XV делал это, когда закусывал наедине со своей любовницей или с кем-то из приближенных, и стол, выезжавший из-под пола со всеми яствами, до сих пор показывают в Малом Трианоне, откровенно подхихикивая.) Кушанья и вино были изысканными, и ужин очень долгим. Когда он закончился, снова прозвонил гонг, оповещающий о начале нравственных и философских чтений. С позволения гостя чтения состоялись. Через час их прервал гонг, зовущий ко сну, и общество разошлось. В четыре утра гонг зазвенел опять. Вошел лакей, чтобы справиться, не соизволит ли господин де Вильфор присутствовать на поэтических чтениях. Тот из любопытства соизволил. На другой день был пикник. Венера и Адонис в коляске, а Неизвестный верхом проследовали в маленькую рощицу, где кушали отбивные котлеты. Их эскортировал другой экипаж, набитый книгами. Муж ни разу не показался.

Когда этот рассказ дошел своим чередом до мадам дю Шатле, она была возмущена и назвала его “сказкой без склада и лада”. Однако кое-какие детали подтверждаются и другими посетителями: непрерывные штудии, вечные бриллианты Эмилии, странный распорядок дня в Сире и изысканность угощений. Путешествие с фонарем по пустым комнатам вполне правдоподобно, так как они не отделывали весь замок, а пристроили для себя маленький флигель. Убранство же их собственных комнат поражало великолепием.

Вольтер был теперь очень богат. Он нажил состояние не на книгах, часто издававшихся незаконно, и не на пьесах, сборы с которых всегда отдавал актерам, а на хитроумных финансовых операциях. Вольтер не жалел себя, поднимался с постели больной и мчался через всю Францию, если наклевывалась прибыльная сделка. Он не хотел денежных трудностей в придачу ко всем прочим и обычно говорил, что человек должен жить, чтобы работать, а не работать, чтобы жить. Однажды, с помощью простых расчетов, до которых никто другой не додумался, Вольтер пришел к заключению, что тот, кто купит определенный процент билетов общественной лотереи, приобретет, в выигрышах, во сто крат больше, чем затратит. Он тут же провернул это дельце. Сообразив, что случилось, министр финансов взвился на дыбы и подал на Вольтера в суд, но иск был отклонен за неимением состава преступления. В другой раз Вольтер проделал путь из Парижа в Лотарингию только ради того, чтобы подписаться на государственный заем, который показался ему очень выгодным. Когда он добрался до Нанси, больной и измотанный путешествием, то выяснилось, что к заему допускаются только коренные лотарингцы. Тут Вольтер устроил такие песни и пляски, что власти позволили ему участвовать в предприятии на том смехотворном основании, что его имя произносится так же, как название замка принца де Бово близ Нанси — Аруэ. Через несколько месяцев вложенный капитал вырос втрое. Вольтер никогда не держал все яйца в одной корзине, он получал доходы с недвижимости, с военных поставок, с колониальной торговли и так далее. Братья Пари, могущественнейшие из финансистов, были его приятелями и часто подсказывали ему, где можно разжиться. У него был дар оборачивать деньги и, что не менее ценно, преданный поверенный — аббат Муссино. Теперь, когда Вольтер жил в деревне, ему приходилось многое выписывать из Парижа, и он постоянно теребил Муссино. Апельсины, книги, брильянтовые пряжки, ковер десять на десять футов, большая банка крема для лица, термометр, не лопающийся в горячей воде (лучше от Фаренгейта, чем от господина Реомюра), серебряные часы — срочно, срочно, для сорванца мадам дю Шатле, ему десять лет, и он, конечно, их разобьет, но ему очень хочется — две или три мягкие губки, триста хорошенько припрятанных луидоров, чтоб шито-крыто — все это и многое другое два раза в неделю переправлялось с почтовой каретой из Парижа в Бар-сюр-Об, откуда доставлялось в Сире. Аббат без счета раздавал деньги, которые Вольтер дарил друзьям, знакомым и даже совершенно чужим людям, о чьих горестях знал понаслышке. Он выбивал проценты из Вольтеровых должников. Особенно крепкими орешками были Ришелье и Гиз: требовалось недюжинное упорство, чтобы заставить их раскошелиться в срок. Чем только не занимался Муссино. Ему было поручено найти какого-нибудь толкового молодого человека, который бы раз в неделю обобщал парижские сплетни. Он также подыскивал картины для Вольтеровой коллекции, включавшей к тому времени работы Тенирса, Тьеполо, Ватто, Ланкре, Альбани, Маро и два полотна Гал- лоша. Иногда Вольтер покупал произведения искусства просто для того, чтобы вложить деньги. Тогда он извещал аббата, что хотел бы выгодно поместить определенную сумму и полагается на его выбор. Муссино никогда не подводил Вольтера. Он был не только поверенным, но любящим и любезным другом, которого с трудом удалось уговорить принять достойное вознаграждение за все его услуги.

У мадам де Шамбонен была теперь в Сире собственная комната, и она приезжала и уезжала, когда ей вздумается. Первым гостем из внешнего мира, задержавшимся в Сире, стал двадцатитрехлетний венецианец Альгаротти. Он поставил перед собой цель вращаться среди выдающихся людей и догадался приобщиться к науке, которая открыла перед ним все двери Европы. Его привлекательность для обоих полов довершила дело. Теперь он направлялся в Англию изучать философию и писал упрощенное изложение теории Ньютона для итальянских женщин. Карлейль видел его так: “Не писаный красавец, но джентльмен как в поведении, так и в кружевах, с изобретательным умом. По мне, его мозги и кожа слишком желты и отдают старинным венецианским макассаром”. Как бы там ни было, в Сире его нежно полюбили и держали почти за сына. Но Эмилия и Вольтер про себя не одобряли его “Ньютонианство для дам”, считая произведение чересчур фривольным, перенасыщенным шутками и недостаточно содержательным. Эмилия просила его приезжать, когда ему заблагорассудится, и гостить столько, сколько позволят обстоятельства. Она упирала на то, что у них с Вольтером великолепные библиотеки, у нее — научная и философская, у него — литературная и историческая. В первый раз Альгаротти прожил в Сире месяц — ноябрь 1735 года. Уехав, он показал себя нерадивым корреспондетом, и оба “сирейца” постоянно его за это журили. Однако он искупил свою вину, опять навестив их через год и прогостив довольно долго.