Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Вольтер был в восторге. Он не замедлил настрочить столь же многословное ответное послание, превознося принца за то, что тот превознес его, и рассыпаясь в благодарностях за книжечку Вольфа, чьи метафизические идеи делают честь человеческому уму. (На самом деле идеями Вольфа увлеклась Эмилия, а Вольтер называл их сущим вздором.) Он почел бы за бесценное счастье засвидетельствовать свое почтение Его Королевскому Высочеству. Люди стремятся в Рим, чтобы смотреть церкви, картины, развалины и барельефы. Подобный принц гораздо больше достоин паломничества, ибо он самая удивительная достопримечательность. Но дружба удерживает Вольтера в его нынешнем пристанище. Нет сомнения, Е.К.В. согласится с Юлианом, сказавшим, что друзей всегда нужно предпочитать королям.

Несмотря на протесты Эмилии, Вольтер посылал своему новому другу свои философские сочинения, которые, прочитай их в Париже, обрекли бы его на пожизненное изгнание. Эмилию обеспокоил уже первый обмен письмами. Зная, что Вольтер питает слабость к великим мира сего и обожает молодых умников, она поняла, что этот наследник престола, лепечущий о метафизике, может запросто стать опасным соперником. Вольтер, не теряя времени, поведал миру о том, что произошло. Смотрите, вот просвещенный принц (к несчастью, принадлежащий Германии), который распознает истинного философа с первого взгляда. Если они в Версале не поостерегутся, Вольтер будет навсегда потерян для Франции. Этот несравненный принц, пишущий, как Юлиан мог писать Либанию, пригласил его к своему двору. Письма Фридриха переписывались вновь и вновь и рассылались во всех направлениях, причем с обязательным наказом держать их в строжайшей тайне. Пока Вольтер намерен оставаться в Сире, сохраняя верность дружбе. А в будущем, кто знает?

О Фридрихе Великом предоставим высказаться Карлейлю. Шестого августа, за два дня до того, как написать Вольтеру, Фридрих “возжег священный очаг” со своей женой. Карлейль прекрасно знал, что их брак никогда не был идеальным. Он просто имел в виду, что у них появилась собственная резиденция в Рейнберге. “Здесь он посвящает себя Музам, духовному совершенствованию, светским развлечениям и... наслаждается жизнью”. “Вольтер духовно дополнял Фридриха. То немногое, что их убогий век дал вечности, в основном исходит от них двоих”. “Признай это, читатель”, — говорит Карлейль.

Фридрих ответил на письмо Вольтера еще одним посланием неимоверной длины, которое исторгло у получателя слезы радости. Он предвидит, что этот принц будет восславлен человечеством: “Вы мыслите, как Траян, пишете, как Плиний, и изъясняетесь по-французски, как любой из наших лучших писателей. Под вашей эгидой Берлин станет Афинами Германии, а может, и всего мира”. Возможно, он действительно так думал. Кому известно, что действительно думал Вольтер? Позже, вспоминая об этой переписке, он говорил: “Все эти эпитеты ничего нам не стоили. Он томился от безделья и писал французскому сочинителю забавы ради. Основное бремя лежало на мне”. Конечно, Вольтер не считал, что Фридрих изъяснялся по-французски, “как любой из наших лучших писателей”. Принц был не силен во французском и сажал кучу ошибок, которые Вольтер называл “fauts de doigts” (описками) и тщательно выправлял, прежде чем рассылать принцевы дифирамбы своим парижским друзьям. Вскоре начали приходить подарки: портреты престолонаследника, безделушки для Эмилии, трость с золотой головой Сократа, с которым, говорил Фридрих, Вольтер не сходен лишь тем, что не очернен клеветой.

О развитии этой необыкновенной дружбы Вольтер постоянно докладывал Тьерьо. Всеобщий знакомец, вхожий во все парижские дома, Тьерьо был прекрасным рекламным агентом, коль скоро это не требовало от него ни трудов, ни хлопот. Интерес к Вольтеру не ослабевал, и Тьерьо им кормился. Вольтер подрядил его, от имени Фридриха, проглядывать литературную критику и регулярно посылать отчет в Берлин. Поскольку совсем без трудов и хлопот тут было не обойтись, Тьерьо делал это из рук вон плохо и неаккуратно, хотя в течение многих лет. Он умудрялся не пропустить ни одного выпада против Вольтера, скрупулезно собирая все самые злостные наветы на своего старого друга и благодетеля, чтобы отправить их Фридриху. Вольтер об этом знал и время от времени напоминал Тьерьо, что был бы рад, если бы он включал в свой обзор и благожелательные отзывы. Но, как правило, они опускались. Подразумевалось, что Фридрих заплатит Тьерьо за его старания — не сразу, а по восшествии на престол. Не тут-то было. Когда Тьерьо пожаловался Вольтеру, тот туманно ответил, что когда-нибудь он услышит слова: “Браво, мой честный и верный подданный”.

Вольтер все больше и больше увлекался философией природы. Как бывает всегда, когда автор берется за что-то для себя новое, друзей страшно обеспокоило, что теперь он бросит сочинять стихи и пьесы. Сидевиль с грустью спрашивал Вольтера, много ли он выиграл, узнав вес Сатурна. Д’Аржансон говорил, что найдется достаточно людей, способных приобщить мир к физической науке, но скоро совсем не будет занимательного чтения. Актеры Комеди франсез молили о новой пьесе, но Вольтер никаким мольбам не внимал. Его мысли были целиком заняты Ньютоном. Он проводил оптические опыты в темной комнате с помощью приборов, присланных ему аббатом Муссино, и писал “Элементы философии Ньютона”. В ту пору мало кто за пределами Англии что-либо смыслил в этих элементах. Книга самого Ньютона, представлявшая собой смесь латыни с алгебраическими уравнениями, была для большинства головоломкой. Вольтер сослужил Франции огромную службу, заставив себя разобраться в ней, чтобы разъяснить другим. Возможно, он никогда не взялся бы за это, если бы не Эмилия. “Minerve dictait, — сказал он себе, — et j’dcrivais”'.

После нескольких лет занятий физикой Вольтер попросил Клеро откровенно высказаться о его успехах. Клеро, в беспристрастности которого можно не сомневаться, поскольку он был человеком добрым и простым и никому не завидовал, ответил, что у Вольтера нет призвания к науке и даже величайшее усердие никогда не сделает из него выдающегося ученого. После этого самостоятельные поиски физической истины были прекращены. По-настоящему Вольтера занимало человечество, его прошлое, настоящее и будущее. Эмилия осуждала его увлеченность историей, которая казалась ей совершенно бесполезной. “Какое дело мне, знатной француженке, до того, что в Швеции Эгиль наследовал Харквину? Я отказалась от уроков, которые загромождают ум, не просвещая его”. Однако научные бдения Вольтера в Сире ни в коем случае не были пустой тратой времени, как полагали его парижские друзья. Поч- ти все творения Вольтера, которые интересны до сих пор, вышли из них. Никто сейчас не в состоянии продраться через его трагедии — слабое подобие расинов- ских, никто не ставит его комедий и не читает “Генриа- ду”. “Презренный” Мариво выжил как драматург, Вольтер — нет. Но “Кандид” и другие повести, “Философский словарь” и многочисленные письма, которые в сирейский период приобрели особую глубину и значительность, будут читаться, пока жива цивилизация.