Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

В Париже болтали, будто Вольтер обрюхатил дочку сирейского привратника. Девчонка, когда к ней пристали с расспросами, якобы заявила, что просто побаловалась с господином Вольтером, как, она видела, с ним баловалась мадам, а мадам, как ей известно, никогда не поступает дурно. После чего Эмилия выставила Вольтера вон. Ходила и другая сплетня, будто кавалер дю Шатле, столь же тупой, как его брат, но не такой беззлобный, выгнал Вольтера из дома за то, что он опозорил его семью.

Тем временем Вольтер вкушал радости жизни. Он взял псевдоним — господин Револь, но это никого не ввело в заблуждение, так же как сообщения в газетах о его путешествии в Пруссию. Он всего одну ночь провел в Брюсселе, который никогда не любил и где рисковал столкнуться с ненавистным Жаном Батистом Руссо. Но в эту единственную ночь в его честь была дана “Аль- зира”. В Голландии он принимал важных визитеров. Прусский посланник в Лондоне, случившийся в Гааге, посетил Вольтера, чтобы предложить ему пристанище в своем доме, если он надумает поехать в Англию. Повидать писателя явились двадцать придворных английского короля Георга. Ученый Гравезанд, профессор философии в Лейдене и выдающийся ньютонианец, встретил его с распростертыми объятиями. Вольтер посещал лекции Гравезанда, и они вели долгие интересные беседы. Потом Вольтера пригласил погостить его издатель, и вскоре он уже увлеченно работал, правя корректуры, подбирая иллюстрации и так далее. Больше всего на свете Вольтер любил исправлять и даже переписывать опубликованные произведения. Для него это был своеобразный отдых.

Он исправно писал кронпринцу прусскому. “Фридрих, величием превосходящий Сократа”, “Сократ для меня ничто, я люблю Фридриха”, “Опять распускаются оливы, лавры и мирты, то грядет Фридрих”. “В Берлине вы сочиняете французские стихи, как их сочиняли в Версале в золотой век вкуса и наслаждения”. “Верно, Боссюэ и Фенелон были вашими наставниками, а мадам де Севинье — вашей кормилицей”. “Как древний Симеон в храме, я говорю: “Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему с миром; Ибо видели очи мои спасение мое” . Однако Вольтер понял намеки Фридриха и не попытался в ту зиму узреть свое спасение.

Вместо этого он возвратился в Сире. Маркиз дю Шат- ле, как и говорила его жена, не отступился от Вольтера и объявил, что готов ходатайствовать за него перед кардиналом Флери. Добрая малышка мадам де Ришелье храбро ринулась в драку и уладила дело с “Блюстителем”. В феврале Вольтеру было дозволено вернуться. Он отсутствовал всего два месяца.

Итак счастливая трудовая жизнь возобновилась — хотя не тихая и мирная, а полная беспокойств и бурных объяснений. Почта, которую с нетерпением поджидал Вольтер, была для мадам дю Шат- ле постоянным источником тревоги, а то и раздражения, если в ней оказывалось очередное письмо Фридриха. “Приезжайте и поживите с нами, — просила она Мопертюи, — плюс Клеро и минус принц, потому что он мне не нравится”. Вольтер без конца читал вслух Фридриховы излияния, разбирая и обсасывая каждое слово. На Эмилию это нагоняло тоску. Из Парижа то и дело доносили о каких-нибудь новых кознях Дефонтена или Жана Батиста Руссо, приводивших Вольтера в бешенство и вызывавших его на ответную брань. Руссо пустил сплетню, будто Вольтер ездил в Нидерланды проповедовать атеизм. На выручку призвали Гравезанда. Он заявил в “Газетт”, что история Руссо — ложь, и написал кардиналу Флери. Вольтер никогда не признавал себя атеистом, это было бы слишком опасно для человека, не родившегося мучеником. Возможно, он действительно верил в Бога: “Когда я вижу часы, то верю в существование часовщика”. Конечно, Вольтер не был правоверным католиком. Он считал, что единственно разумную христианскую религию создали квакеры. Католические священники лишены слишком многих радостей, и это делает их властолюбцами. Но тогда Вольтер еще не был признанным врагом церкви, каким стал потом. В Сире он устроил себе спальню рядом с часовней, чтобы, болея и лежа в кровати, слышать мессу. Он хотел выписать из Парижа ученого молодого священника. Поиски были поручены Муссино со следующим разъяснением: святой отец должен будет служить мессу, помогать Вольтеру в его экспериментах и делить трапезу с дю Шатле, мальчиком и Линаном.

Вскоре после возвращения Вольтера из Голландии, Фридрих прислал к нему графа Кайзерлинга — “полномочного посла при сирейском дворе”. Цезарион, как прозвали его Вольтер с Эмилией, был маленьким, толстым, веселым, болтливым, женоподобным курляндцем, сразу завоевавшим всеобщий симпатии. Он говорил на всех языках, иногда на нескольких сразу, и обворожил всех, включая Линана. Его же покорила Эмилия: “Когда она говорила, я восторгался ее умом, когда молчала, ее красотой”. Графа развлекали музыкой и потешными огнями, из которых складывались слова: “Фридрих — Надежда Человечества”. Вольтер и Эмилия играли для Кайзерлинга в своем театре, где теперь было две труппы — одна для комедий, другая для трагедий. Они отправили его назад в Рейнберг с неоконченным “Веком Людовика XIV” и другими произведениями, но без “Девственницы”, которую мечтал заполучить Фридрих. Эмилия благоразумно заперла рукопись на ключ и не поддалась ни на какие уговоры ее отдать. Рассказ Кайзерлинга о сирейских потехах укрепил Фридриха в его желании “обладать” Вольтером, а Вольтер в это время писал: “Всякий раз как мы проходим под портретом Вашего Королевского высочества, мы поем гимн древнего Симеона в храме”. Эмилия поспешила оповестить всех, что, как только принц взойдет на престол, они с Вольтером поедут к нему в гости. Но это вовсе не отвечало намерениям Фридриха. Мысль о “миледи из Сирешира” его угнетала, ему нужен был Сократ-Аполлон, а не Венера-Ньютон. Однако все свои письма к Вольтеру он неизменно завершал нежными приветами мадам дю Шатле.

Линан вел себя не самым достойным образом. Он важничал, как будто несколько бездарных строф “Рамсеса” поставили его как писателя вровень с Вольтером. Воспитатель без спроса разъезжал по соседям, забывая, что ему платят за то, чтобы надсматривать за ребенком, и в одну из таких отлучек написал мадам дю Шатле хамское письмо, кончавшееся так: “сирейская скука — величайшая из всех скук”. Он взял манеру называть Сидевиля не господин де Сидевиль, а “бедняга Сиде- виль” или “милейший Сидевиль”. Вольтер не терпел фамильярности в обращении и не раз повторял, что все ничтожества и прихлебатели в Комеди франсез обычно говорили “красотка Лекуврер”, в то время как кардинал Флери называл актрису не иначе как “мадемуазель Лекуврер”. “Бедняга Сидевиль” выводил его из себя. Мадам дю Шатле часто предлагала отослать горе-наставника, но Вольтер напоминал ей, что если она не нуждается в Линане, то Линан нуждается в ней, потому что, покинув Сире, он умрет с голоду.