Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Сидевиль по настоянию Вольтера отчитал Линана за его высокомерие и лень. Тот ответил весьма нагло. Ему смешно слышать, что он не может сидеть в присутствии

мадам дю Шатле, потому что она, видите ли, из Лотарингского дома. Сире для него тюрьма, и он там несчастен. Все требуют завершения “Рамсеса”. Он сам только об этом и мечтает, но разве можно работать, когда за мальчишкой нужен глаз да глаз? Этот сорванец того и гляди летом свалится в колодец, а зимой в огонь. К тому же ребенка приходится учить вещам, которым он, естественно и с полным основанием, не хочет обучаться, и Линану жаль, что ему платят за то, чтобы он отравлял мальчику жизнь, хотя тот в долгу не остается, будьте уверены. Он чувствует себя человеком, которому связали ноги и велят бежать.

Однако после выговора Сидевиля обстановка несколько разрядилась. Линан воспользовался благостной минутой, чтобы попросить мадам дю Шатле помочь его бедствующим матери и сестре. Мать хлопотами Эмилии была помещена в монастырь, с сестрой же дело обстояло сложнее. Линан умолял маркизу найти ей какое-нибудь занятие в Сире. Эмилия отвечала, что присутствие мадемуазель Линан в качестве горничной будет принижать воспитателя ее сына. Поэтому она пристроила девицу к мадам де Ришелье, но в последний момент дело разладилось, и ничего не оставалось как приютить мадемуазель Линан в Сире.

После отъезда Кайзерлинга Вольтер и Эмилия узнали, что Линан, оказывается, спелся с гостем и по его совету решил отправиться ко двору кронпринца прусского. Вместо того чтобы обрадоваться возможности спровадить этого никчемного субъекта, Эмилия взбеленилась и заявила, что он поступает по-скотски, бросая ее сына недорослем. Она энергично воспротивилась его отъезду. Маркиза, конечно, опасалась, что в Рейнберге Линан станет рассказывать всякие байки про Сире, и, само собой, опасалась не зря. Бедолага понял, что надежда на избавление рушится: Фридрих никогда бы не принял его без согласия хозяев. Между тем сестрица Линана поступила в высшей степени достойно. Когда ей сообщили о сговоре брата с Кайзерлингом, она была совершенно сокрушена и сказала, что ни за какие сокровища в мире не последует за ним. Она слишком предана своей хозяйке, сказала она. Хозяйка, естественно, была тронута. Но всего несколько дней спустя мадам дю Шатле наткнулась на письмо мадемуазель Линан некоему руанскому аббату, где над ней попросту смеялись. Разразился грандиозный скандал, и Линаны покинули Сире навсегда.

Вольтер писал Сидевилю: “Линан плел ту египтиче- скую [sic] интригу, за которую я его заставил взяться лет семь назад. Казалось, он набрал мощь, и я льстил себя надеждой, что лет через четырнадцать пятый акт будет завершен. Если отставить шутки, то я убежден, что, будь он мало-мальски усидчив, пьеса могла бы удаться. Но ты знаешь, бес сочинительства вселился не в брата, а в сестру, так что мадам дю Шатле была вынуждена выгнать обоих. Их глупость безгранична: они могли бы жить в свое удовольствие и не тревожиться за будущее. Линан остался бы здесь с пенсией, и его ученик пекся бы о нем... Воспитатель мадам дю Шатле умер в ее семье, окруженный заботами. Теперь мой долг их забыть, поскольку они пренебрегли своим долгом перед мадам дю Шатле”. Он говорил Тьерьо, что чувствует себя священником, чья заблудшая прихожанка кончила дни в публичном доме. Это далеко не единственный раз, когда Эмилия вскрыла чужое письмо. При всем при том она дала Линану хорошую рекомендацию на тот случай, если кто-то вздумает его нанять, где обвиняла в его увольнении сестру.

Возможно, неудача с протеже напомнила Вольтеру о его ближайших родственниках. Он всегда не выносил своего брата, который был на десять лет его старше и не имел с ним ничего общего. Аруэ с детства был рьяным янсенистом. Он принадлежал к общине самого крайнего толка и принимал участие в сен-медарских радениях. Вольтер рассказывает о его “moeurs feroces” и шашнях с хорошенькими раделыцицами. Но он любил сестру, которая умерла, когда он находился в Англии, и теперь начал опекать ее детей, недавно потерявших отца. Старшая дочь, двадцатишестилетняя Луиза, была барышней, и Вольтер предложил сосватать ее за сына мадам де Шамбонен. Она получит маленький замок, не очень казистый, но для новой хозяйки его можно заново отделать, “любезную шампаночку” в качестве свекрови, восемь тысяч ливров годового дохода и будет жить рядом с дядюшкой, лелея его старость. Поскольку достоинства самого Шамбонена нигде не упоминались, они, скорее всего, отсутствовали. Во всяком случае будущая мадам Дени имела свои соображения. Она, девушка образованная, музыкантша, ученица Рамо, в общем истинная парижанка, не собиралась хоронить себя в глуши. Еще не побывав в Сире, Луиза уже догадывалась, что сирейская скука — величайшая из всех скук. Она и слышать не хотела о Шамбонене. Вольтер обещал дать за ней приданое, и многие дядюшки на его месте не вняли бы протестам и настояли на браке по своему выбору. Вольтер даже не пытался уговаривать племянницу, а просто сказал: “Пусть будет счастлива на свой лад, а не на мой”.

Она решила обрести счастье с Дени, молодым буржуа, близким ей по возрасту и по вкусам. Союз оказался исключительно благополучным. Вольтер щедро одарил невесту, а поскольку и дядюшка Аруэ (тоже богатый холостяк) сделал больше, чем требовал от него долг, мадам Дени вступила в самостоятельную жизнь с хорошим достатком. Мадам дю Шатле говорила, что могла бы только мечтать, чтобы ее родичи позаботились о ней так же. Вольтер отказал Луизе в одном — в согласии присутствовать на бракосочетании. Он прекрасно знал, что представляют собой подобные свадьбы: “скопление сродственников и свойственников, двусмысленные свадебные шуточки и каламбуры, скабрезные истории, заставляющие невесту краснеть, а ханжей кусать губы, много шума, обрывочные разговоры, обилие тошнотворной пищи, смешки без искреннего веселья, со смаком влепляемые поцелуи и маленькие девчонки, стреляющие по сторонам глазками”.

Медовый месяц молодые провели в Сире, и мадам Дени писала Тьерьо о том, что они там увидели. Дядя потерян для друзей, цепи выкованы, и их теперь не разбить. Он и мадам дю Шатле живут в ужасающем одиночестве, в двенадцати милях от человеческого жилья, окруженные горами и болотами. Почти никто из парижских знакомых их не навещает. У них миленький театрик, но им редко удается собрать актеров для представления, хотя всем соседям на тридцать миль вокруг вменено в обязанность время от времени приезжать и играть. При мадам Дени никто из соседей не появлялся, так что обходились марионетками. Представьте себе существование величайшего гения столетия! Весь визит мадам Дени он проболел. Мадам дю Шатле растолстела, но она, бесспорно, очень хорошенькая, остроумная и не жалеет усилий, чтобы удерживать его в плену своих чар. Он кажется околдованным более, чем когда-либо. Молодую чету не могли принять радушнее. Вольтер очень полюбил господина Дени, и не удивительно!