Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Ко всем Вольтеровым кручинам добавилась новая. Второму его смертельному врагу, Жану Батисту Руссо, было позволено вернуться во Францию после тридцатидвухлетнего изгнания. Вольтер сделал вид, что ему это безразлично (“Он во всех отношениях и смыслах — мертвый человек, покойник Руссо”) , но воспринял помилование соперника как пощечину. Он знал, что Руссо по мере своих дряхлых сил будет вредить ему в Париже. Разумный д’Аржанталь советовал Вольтеру забыть обо всех этих дрязгах и написать какое-нибудь интересное произведение. Он недооценивал нечеловеческую энергию своего однокашника. Вольтер в неделю сочинил “Зулиму”, и опять мог отдаться войне с Дефон- теном. Он жаждал полного отмщения, то есть запрета на издание “Обозрения”. И этого ему было мало. Он хотел добиться официального объявления, что журнал наказан именно за оскорбление Вольтера.

Был составлен иск. В нем перечислялось столько обид, что можно было подумать, будто Дефонтен всю свою жизнь посвятил исключительно травле невинного Вольтера. Естественно там не упоминались ни нападки писателя на аббата, ни “Предохранитель”. Доставить документ в магистрат было поручено аббату Муссино. Вольтер распорядился, чтобы он нанял несколько экипажей и прихватил с собой всех его родственников, трех упомянутых в “Вольтеромании” деятелей — адвоката Питаналя, модного доктора Анди и доктора Прокопа (сына владельца кафе, посещаемого театральной богемой), а также разных Вольтеровых прихлебателей, которым придется заплатить за труды. Вообще, денег разрешалось не жалеть. Все они, включая самого Муссино, должны были изображать разгневанное семейство Вольтера. Предполагалось, что эта демонстрация клановой солидарности произведет на магистрат хорошее впечатление. Никакие отговорки не принимались: «Никаких “если”, никаких “но”. Дружба превыше всего».

К несчастью, Тьерьо придерживался иного мнения. Тщетно Вольтер призывал его не слушать того, кто посоветует ему осушить бокал шампанского и забыть обо всем на свете. Шампанское шампанским, но негоже пренебрегать священным и приятным долгом дружбы. Слезы бегут по щекам Вольтера, когда он пишет: может ли Тьерьо остаться глух к такой мольбе? Тьерьо остался не только глух, но и нем. После единственного письма к мадам дю Шатле он нашел прибежище в молчании. Вольтер писал ему второго, седьмого, девятого, десятого, между одиннадцатым и четырнадцатым, пятнадцатого и семнадцатого января. Опять писала мадам дю Шатле. Писал маркиз. “Господин дю Шатле, — говорила его жена, — вел себя, как ангел”. Мадам де Шамбо- нен (вдруг превратившаяся в кузину Вольтера) прислала письмо, залитое слезами. Наконец, восемнадцатого января от этой “грязной души” пришла еще одна отписка. Тьерьо распространялся о том, как глубоко сочувствует Вольтеру, как искренно его жалеет. Потом ни с того ни с сего он вспомнил старый казус с потерянными или украденными списками “Генриады”. Тьерьо не ответил ни на один из вопросов Вольтера и ни словом не обмолвился об иске. Он явно не намеревался выступать в качестве свидетеля. Хуже всего было то, что, как они узнали от других корреспондентов, Тьерьо собирался напечатать собственное письмо к мадам дю Шатле в журнале аббата Прево “За и против”. Новые чернильно-слезные реки потекли из Сире в Париж. Милейшему д’Аржанталю удалось предотвратить публикацию, которая скомпрометировала бы Эмилию. Теперь Тьерьо вызывал у сирейцев даже большую ярость, чем Дефон- тен. Его ответ господину дю Шатле был вскрыт Эмилией, которая заявила, что он малопристоен, маловразумителен и даже малограмотен. Его отослали Тьерьо с требованием исправить ошибки.

Между тем Вольтер обращался ко всем своим знакомым с просьбами поддержать его на судебном процессе. В большинстве своем друзья его не подвели. Фридрих, правда, отказался порвать с Тьерьо, который, говорил принц, просто исполнил свой долг, отправив ему “Воль- тероманию”. Если бы от него скрывали бранные отзывы о Вольтере, как бы он понял, что происходит? Однако Фридрих велел посланнику своего отца в Париже оказать Вольтеру посильную помощь. Мадам де Шамбонен и маркиз дю Шатле помчались в Париж, чтобы нажать на все рычаги. Могущественные братья д’Аржансоны выступили на стороне Вольтера, к ним присоединились многие из сотоварищей старого Аруэ по судейской корпорации. Ришелье, как правитель Лангедока, находился тогда в Тулузе, и не мог принять непосредственного участия в деле, но он письменно опроверг слова, кото рые Дефонтен, в “Вольтеромании”, вложил в уста его первой жены. Даже бедный Линан черкнул несколько патетических строчек о том, что Вольтер всегда был ему как родной отец. Тьерьо, вняв долгим увещаниям мадам де Шамбонен и письму Фридриха, а может, увидев, что ветер теперь дует в паруса Вольтера, скрепя сердце согласился дать нужные показания. Он заявил, что давно бы это сделал, если бы ему лучше разъяснили, чего от него ждут. Однако, несмотря на полученные щелчки, Тьерьо всегда будет питать нежность к своему старому другу, хотя так и не оценит его писательского гения.

Эта длинная и невероятно нудная тяжба завершилась в апреле 1739 года относительной победой Вольтера. Аббату пришлось подписать документ, в котором он называл “Вольтероманию” бесстыдной клеветой, позорящей ее автора, кем бы он ни был. Тогда Вольтер отрекся от “Предохранителя”. Друзья умоляли его прекратить издевательства над Дефонтеном, и хотя он, конечно, не дал им такого обещания, впредь ему хватало ума не замечать аббата. Что до самого Дефонтена, то он, перевернувшись через себя, превознес в “Обозрении” труд мадам дю Шатле об огне. Оба противника были измотаны великой битвой. Воцарился прочный мир. Как большинство предателей после прекращения боевых действий, Тьерьо был прощен. Вольтер говорил, что у каждого есть добрый и злой ангелы. Его добрый ангел — д’Аржанталь, а злой — Тьерьо. Но грех ссориться со старыми друзьями.

“Возможно, когда-нибудь мы посмотрим изнутри на жизнь в Сире, но ваш покорный слуга этого не хотел бы”, — пишет Томас Карлейль. Однако ваша нынешняя покорная слуга не может устоять перед искушением отправить вас в путешествие, гидом в котором будет мадам де Графиньи. Только помните, что ее откровениям никаких иных подтверждений нет.

В то время как сирейских философов терзали страсти, описанные в предыдущей главе, их гостья ничего не ведала о происходящем. У нее были свои беды, в том числе самые худшие из тех, что могут обрушиться на женщину средних лет: отсутствие дома и отсутствие денег. Ей ничего не оставалось как жить за счет кружка сердобольных друзей, переезжая из одной загородной усадьбы в другую. Этот тип приживалки хорошо известен. Он всегда существовал и, без сомнения, будет существовать, пока существуют загородные усадьбы, где можно приютиться. Приживалка сидит зимой у огня, а летом под кедром, всегда готовая услужить хозяевам. Она входит во все домашние мелочи, знает все о слугах, собаках, детях и соседях. Ее особая обязанность — угождать тем членам семьи, которые чем-то обижены: забытой жене, обманутому мужу, ворчливому старому дядюшке, придурковатому сыну. Таким образом она избавляет окружающих от острого чувства вины и сглаживает все трения. Ее никогда не нужно развлекать. Она пишет бесчисленные письма. Со времен мадам де Графиньи ее методы усовершенствовались, и было бы любопытно посмотреть, как одна из наших ушлых современниц повела бы себя, очутившись в Сире.