Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Мадам де Графиньи было в ту пору около сорока четырех лет, то есть столько же, сколько Вольтеру, с которым она познакомилась в Люневиле, когда там правил последний герцог Лотарингский. Герцог женился на Марии Терезии, наследнице австрийского престола, и теперь жил в Вене. Венским договором 1738 года Лотарингия была отдана Станиславу Лещинскому, экс-королю Польши и тестю Людовика XV, в качестве компенсации за потерю собственной страны. Люневиль находился в дне езды от Сире. Маркиз дю Шатле часто туда наведывался, так как у него были владения в Лотарингии. Вольтер и Эмилия еще не представлялись ко двору Станислава, хотя оба посещали Люневиль при прежнем правителе и имели там кучу знакомых. Муж мадам де Графиньи был при этом дворе канцлером. Он впал в буйное помешательство, несколько раз чуть не прикончил свою жену и теперь сидел за решеткой. Она добилась законного развода на основании жестокости супруга, что было в те дни почти чудом. Мадам де Ришелье попросила Эмилию ненадолго ее приютить, пока они с герцогом не вернутся из Тулузы и не возьмут ее к себе. Эмилии приживалка была решительно ни к чему, но для маленькой герцогини она сделала бы что угодно.

Вольтер и Эмилия по-разному относились к гостям. Он не мог обходиться без друзей, и куда бы эти друзья ни отправлялись, их путь, по его мнению, должен был обязательно лежать через Сире. (Он уговаривал Эве- рарда Фокнера заехать к нему по дороге из Кале в Париж, а однажды, когда д’Аржансон собирался в Португалию, ему было сказано, что туда удобнее всего добираться через Сире.) Когда же гостя приглашала мадам дю Шатле, что случалось крайне редко, она говорила твердо: “Приезжайте вопреки всему”. На самом деле мимо Сире, запрятанного в отдаленом уголке Шампани, не лежал ни один путь. Именно в тот момент Эмилия предпочла бы не видеть никого, разумеется, за исключением Мопертюи. Усиленное изучение философии Лейбница, которым она была занята, требовало сосредоточенности. Ее воззрения начали расходиться с воззрениями ее любовника, что весьма необычно для женщины. Вольтер никогда не принимал идей Лейбница, и сирейские философы договорились, что не станут давить друг на друга в этом вопросе. “Нужно любить своих друзей, согласны они с вами или нет”, — писал Вольтер. Он тоже работал напряженно, над несколькими вещами сразу, но ему не помешало бы и Вавилонское столпотворение (Фридрих часто повторял, что у него сто рук). Мадам дю Шатле нуждалась в тишине и покое. У нее не было охоты обхаживать гостей. Эмоциональные встряски, как ничто другое взбадривавшие Вольтера, выбивали ее из колеи. Вскоре после прибытия в замок мадам де Гра- финьи, его обитателей оглушила “Вольтеромания”. В общем, трудно было выбрать более неподходящее время для гощения там.

Многочисленные люневильские знакомцы мадам де Графиньи горели желанием знать, что же творится в

легендарном Сире. Они условились между собой, что обо всем увиденном и услышанном она будет отписывать господину Дево с тем, чтобы он просвещал остальных. Двадцатисемилетний Дево, которого не называли иначе как Пан-Пан, или Панпишон, был баловнем лю- невильских дам. Родители прочили сына в адвокаты, но, став взрослым, он обнаружил редкостное отвращение к труду и пристрастие к легкому чтению. Тогда приятели Дево, подвизавшиеся при дворе, попросили короля Станислава взять его к себе чтецом. Добрый король, ничего не смысливший в книгах, согласился, но при условии, что молодой человек будет заниматься тем же, чем исповедник Людовика XV, то есть ничем. Все обожали Пан-Пана, и мадам де Графиньи обращалась к нему на “ты”, что тогда почти не водилось между особами противоположного пола, не состоявшими в родстве. Четвертого декабря 1738 года она приехала в Сире из имения своей подруги, мадам де Стенвиль, которое неуважительно называла “Замком скуки”. Начиная с этой даты каждая минута каждого дня находит отражение в ее знаменитых письмах к Пан-Пану.

Сире, четверг, 4 декабря 1738 года.

Пан-Пан подпрыгнет от радости, когда увидит, откуда отправлено это письмо. “О, Боже! Она в Сире! Но как она туда попала?” А вот как. Ее приятельница одолжила ей экипаж, и она затемно покинула Замок скуки. Утро выдалось чудесное, больше похожее на июньское, чем на декабрьское, только дорога не пылила. Ее переполнял восторг. Кучер отказался ехать дальше Жуанвиля, и она пересела в дилижанс, который высадил ее на пустынном проселке через два часа после заката. Она и ее горничная Дюбуа, дрожа от страха, должны были впотьмах взбираться на гору. До Сире они добрались скорее мертвые, чем живые. Мадам дю Шатле радушно встретила гостью и проводила в ее комнату, куда, наконец, вошел Вольтер, держа, как монах, маленькую свечку. Он бурно приветствовал мадам де Графиньи и осыпал ее ласками. Он десять раз поцеловал ей руку. Он спросил, как у нее дела, и со вниманием выслушал ответ, что тронуло ее до глубины души. Он четверть часа расспрашивал о Пан-Пане, прежде чем поинтересовался другими своими люневильскими знакомыми. Потом он оставил ее, чтобы она успела переодеться к ужину, что она и сделала и вот сидит, дожидаясь гонга. Она вновь берется за перо. Она уже сказала, что мадам дю Шатле встретила ее радушно. Да. Но этого мало. На ней бумажное платье с набивным рисунком и большой черный тафтяной передник. Ее длинные черные волосы перевязаны на затылке и ниспадают завитками, как у маленькой девочки. Ей это очень к лицу. Она ласкова, словно ангел. Что до Вольтера, то он разряжен и напудрен, как если бы находился в Париже. Господин дю Шатле здесь, но завтра уезжает в Брюссель, так что они останутся втроем. Они уже признались друг другу, что плакать из-за этого не будут. Гонга все нет. Письма Пан-Пана доставляют ей огромную радость, пусть он обязательно пишет. Она ужасно скучает по всем в Люневиле. “Итак, доброй ночи, любезнейший друг”.

На следующий день.

Боже, с чего начать! Лучше всего рассказывать обо всем, что происходит, не день за днем, а час за часом. Итак, она писала вчера до ужина, пока за ней не пришли и не отвели ее на половину Вольтера. Оглядеться не было времени, они тут же сели за стол. Что за волшебство! Изысканное угощение, не слишком обильное и великолепно сервированное — на дивном серебре. Поскольку кабинет Вольтера еще не совсем отделан, кругом стояли глобусы и разные научные приборы. Разговор шел о поэзии, о науке, об искусстве и искрился, как бриллиант. Шуткам не было конца. Вольтер, такой просвещенный, такой галантный и такой милый, сидел по правую руку от нее, а хозяин, довольно тупой, — по левую, впрочем он почти не раскрывал рта и откланялся задолго до конца трапезы. Кто-то к слову упомянул Жана Батиста Руссо, и Вольтер из героя сразу превратился в человека. Здесь запрещено хвалить Руссо. Прекрасная дама (мадам дю Шатле) заявила, что оды наводят на нее тоску, а кумир (Вольтер) недоумевал, как цивилизованный человек может читать такую ахинею. Потом заговорили о журнале аббата Дефонтена “Обозрение”. Мадам де Графиньи спросила, выписывают ли они его. Разумеется выписывают, и вдруг на журнал излился целый поток хулы. Вольтер сунул ей в руки памфлет под названием «Предохранитель от “Обозрения”», сочиненный, как он сказал, его другом. Она пошлет экземпляр Пан-Пану.