Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

“Вольтероманией” зачитывались все. Враги Вольтера злорадно потирали руки, друзья невольно подхихикивали, хотя и называли ее грубым и отвратительным поклепом. Из всех несчастий, которые постигают наших близких, нас меньше всего трогают издевательства над ними в печати. В то время как несчастная жертва расчесывает зудящее место, выискивая в каждой строчке гадости, каких там и нет, мы пробегаем безделку глазами, смеемся над шутками, откладываем ее (или суем в конверт и посылаем общим друзьям) и благополучно о ней забываем. В случае с “Вольтероманией” большинство сходилось в том, что Вольтер сам на это напросился, опубликовав памфлет “Предохранитель”.

“Вольтероманию” доставили в Сире на Рождество, в двух экземплярах. Один был изъят Эмилией, имевшей обыкновение проглядывать почту раньше всех. Второго экземпляра она не нашла. Возможно, он находился в священном свертке аббата Муссино, к которому даже маркиза не решалась притрагиваться. Несколько дней она и Вольтер изучали гадкую брошюрку поодиночке, скрывая ее друг от друга. Эмилия боялась, что при его состоянии здоровья он может не пережить такого удара. Вольтер знал, как близко к сердцу маркиза принимает все, что касается его, и хотел пощадить ее чувства. У них в Сире гостила тогда болтушка мадам де Графиньи. Ни тот ни другой ни о чем ей не обмолвились, но, вероятно, были рады, что в этот тягостный момент могут реже оставаться наедине. В ее присутствии, а встречались они только за столом, хозяева, видимо, делали над собой невероятное усилие, чтобы казаться беззаботными, потому что в корреспонденции мадам де Графиньи только и речи, что об оживленных разговорах и бесконечных шутках.

За поддержкой оба, естественно, кинулись к бедному д’Аржанталю. Эмилия слала ему письмо за письмом. Сначала она говорила, что их “друг” ничего не должен знать о “Вольтеромании”. Ее нужно просто проигнорировать, обойти презрительным молчанием. Поразмыслив, она, наоборот, решила, что на нее необходимо ответить. Общество нельзя оставлять в заблуждении, будто Вольтеру запрещено жить в Париже. Нужно чтобы Тьерьо публично заявил о пасквиле. К письму прилагался ответ на “Вольтероманию”, в котором Эмилия стирала Дефонтена в пыль. Начинался он так: “Натуралисты ломают головы над загадкой происхождения чудовищ, некогда порожденных природой. Ими движет чистое любопытство, ибо они не могут уберечь нас от их вторичного появления. Но есть другое чудовище, изучение которого представляет больший интерес для общества и чье изничтожение более насущно”. Эмилия один за одним разбивала все доводы Дефонтена, называя его “презренным”, и кончала так: “Сократ благодарил Бога за то, что был рожден человеком, а не зверем, греком, а не варваром, а господин де Вольтер должен возблагодарить Его за такого низкого врага”. Потом маркиза обратилась к Тьерьо с напоминанием, что его долг защитить друга. Тьерьо отделался отпиской. Рвение, с каким мадам дю Шатле отстаивает Вольтера, его воодушевляет и побуждает действовать. Он был до глубины души возмущен “Предохранителем” и с ужасом узнал, что некоторые злопыхатели приписывают памфлет Вольтеру. Его уже многие спрашивали о якобы сожженном пасквиле, и он всем отвечает то же, что повторяет сейчас мадам дю Шатле: он смутно помнит, что видел подобную рукопись, но не может сказать наверняка, до или после заточения аббата. (От даты, естественно, зависело очень многое, потому что, если аббат написал памфлет до заключения в тюрьму, его нельзя было обвинить в неблагодарности.)

Эмилия переслала это письмо д’Аржанталю с собственными комментариями.

1) Чрезвычайно любезно со стороны Тьерьо воодушевиться ее рвением и заявить, что, если бы не ее пример, он бы и не подумал вступиться за господина де Вольтера.

2) Только что он был воодушевлен. Теперь он уже возмущен, чем дает понять, что подозревает господина де Вольтера в сочинении “Предохранителя”. Мадам дю Шатле сама возмущена подобным подозрением.

3) Господин Тьерьо вдруг счел за лучшее запамятовать обстоятельства, важные для господина де Вольтера.

4) Он, кажется, единственный человек в мире, которому невдомек, кто такой “молодой адвокат”.

Эмилия также прибавляет, что у них хранится двадцать писем Тьерьо 1725 года, в которых он рассказывает всю историю. Если его память не прояснится, эти письма будут напечатаны. Третьего января она сообщает д’Аржанталю, что они с Вольтером, наконец, объяснились. К ее огромному облегчению, он расстроен меньше, чем она опасалась, и больше мучился из-за нее, чем из-за себя. Она также с облегчением узнала, что Вольтер не собирается продолжать перебранку в печати, а просто подаст на аббата в суд. Он уже обратился к Муссино с просьбой купить памфлет в присутствии двух свидетелей и отнести его в магистрат.

Вольтер написал Тьерьо. Он упирал на то, что ему, заметному общественному деятелю, важно себя обелить, и он рассчитывает на помощь друга. Помнится, именно Тьерьо доложил ему о пасквиле Дефонтена, а теперь Дефонтен утверждает, будто Тьерьо, по его собственным словам, ведать о нем не ведает. Конечно, аббат лжет. Ведь совсем недавно, когда Тьерьо гостил у них в Сире, они все вместе это обсуждали. Тьерьо не может отмолчаться, он не может предать своего старейшего друга. Что подумает о таком поведении кронпринц прусский? Дружба и истина должны восторжествовать над ненавистью и вероломством. Вольтер в этом уверен. Он обнимает своего друга горячее, чем когда-либо.

Вольтер явно сомневался в том, что товарищ встанет за него горой, и сомневался не зря. Тьерьо был теперь приживалом Ла Попелиньера, одного из богатейших и образованнейших парижских финансистов, и вел праздную жизнь бонвивана. Всякое усилие, и особенно неприятное, было противно его натуре. Он избрал себе девиз: существуй и не мешай существовать другим. Тьерьо без сомнения очень любил Вольтера, помнил наизусть его произведения и был величайшим знатоком разных изданий Вольтеровых сочинений. Он охотно исполнял мелкие поручения обитателей Сире. Но все друзья Вольтера устали от его бесконечных, довольно-таки нелепых ссор. Ришелье однажды высказал ему это напрямик следующим образом: “Даже Тьерьо уже не за тебя”. В их беспечном кругу столь непримиримая ненависть была не в моде. Тьерьо не хотел фигурировать в судебном процессе, который его друг едва ли выиграет и который рассмешит весь Париж. Кроме того, все окружение Тьерьо каждую неделю читало журнал Дефонтена. Аббат имел дар высмеивать людей, и Тьерьо предпочитал с ним ладить. Вольтер обманывал его, открещиваясь от “Предохранителя”, и если Тьерьо полагал, что в Сире соврут — недорого возьмут, он не сильно ошибался. В общем, в этой истории оба проявили друг к другу максимум недоверия. Можно было бы простить Тьерьо, учитывая его легкомысленный и нетвердый характер, если бы не один его шаг, которому нет оправдания: он не замедлил отправить “Вольтеро- манию” Фридриху. Этого Вольтер страшился больше всего, хотя понимал, что рано или поздно кронпринц до нее доберется. Участие Тьерьо в деле ограничилось этим некрасивым поступком: потом он устранился и ничего не предпринимал.