Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Франция, оправившаяся от войн Людовика XIV и еще не ввергнутая в войну Людовиком XV, процветала. Деньги текли в столицу рекой. Рисуя парижскую жизнь при Людовике XV, Вольтер наглядно дает нам понять, что государственные чиновники среднего достатка жили с таким размахом, какой в наши дни по карману лишь немногим. Их жены были увешаны бриллиантами и разодеты, как и они сами, в расшитые золотом наряды, ценой в маленькое состояние. Все, чем они владели, не имело себе равного по изяществу и красоте; их мебель, серебро, фарфор и картины были искуснейшей работы; в их садах цвели экзотические растения; от их экипажей и колясок захватывало дух. Хороший повар в Париже получал полторы тысячи ливров в год. По прикидкам Вольтера, каждый вечер устраивалось пятьсот-шестьсот больших званых ужинов, после которых над карточными столами переходили из рук в руки тысячи ливров без сколько-нибудь заметного ущерба для кошельков. За одну ночь в Париже съедалось больше домашней и дикой птицы, чем за неделю в Лондоне, а насколько больше сжигалось свечей — не поддается исчислению.

Семья де Бретей обитала в большом доме, выходившем окнами на сады Тюильри. Как почти все французские дома, он делился на квартиры, которые занимали разные члены семьи: маркиза де Бретей, графиня де Бретей (и та и другая вдовы), командор де Бретей, епископ Реннский и барон де Бретей с женой и пятью детьми, в числе которых была Эмилия. Баронесса, урожденная Фруле, сестра маркизы де Бретей, происходила из старого дворянского рода. Отец Эмилии был светский, хотя немножко комический человек, хорошо известный в Париже и Версале как “Introducteur des Ambassadeurs” (церемониймейстер). Никто не питал к нему особых симпатий, но его супруга не уставала повторять, что благодарна ему уже за то, что он вызволил ее из монастыря и подарил ей детей. Хотя она воспитывалась в этом монастыре и никогда, по словам мадам де Креки, не дышала добрым воздухом Версаля, у нее были манеры гранд-дамы и она учила своих сыновей и дочерей хорошему тону. “Не сморкайтесь в салфетку! Может быть, вы сочтете, что говорить об этом излишне, но я сама видела, как братья Монтескье сморкались в скатерть, и это омерзительно. Хлеб нужно ломать, а не резать. Съев яйцо, обязательно раздавите яичную скорлупу, чтобы она не скатилась с тарелки. Никогда не причесывайтесь в церкви. Не путайте титулов “монсиньор” и “монсеньор”: одним называют князей церкви, другим — принцев крови. Если в комнате есть священник, обязательно усадите его к самому очагу и прикажите в первую очередь обслужить за обедом, даже если он скромно ютится в конце стола”.

Эмилия мало что извлекла из этих наставлений. Она была слишком поглощена своими мыслями, чтобы заботиться об учтивости, и даже прославилась своим дурным воспитанием. Но знания она хватала на лету. Ее отец оказался достаточно проницательным, чтобы понять, что породил на свет чудо. В то время как большинству молодых девиц ее круга предоставлялась свобода самим набираться ума-разума у слуг (что впоследствии очень пригодилось тем, кто бежал от Революции в Англию и Америку без гроша в кармане), Эмилия была по самым высоким меркам прекрасно образована. Она изучила латынь, итальянский и английский. Тассо и Мильтон были ей знакомы так же хорошо, как и Вергилий. Она переводила “Энеиду”, знала наизусть многое из Горация, штудировала Цицерона. Она решила не тратить время на испанский, услышав, что единственная знаменитая книга на этом языке — авантюрный роман. Ее истинной страстью была математика. В этом ее поощрял друг семьи господин де Мезьер, дед мадам де Жанлис.

Семейство де Бретей жило на широкую ногу, каждый день у них собиралось за ужином не меньше двадцати человек, и хотя их дом не был средоточием блестящих умов, некоторые известные литераторы туда заглядывали. Каждый четверг там появлялся Фонте- нель, племянник Корнеля, секретарь Академии наук и скромный предшественник Вольтера в деле популяризации научной мысли. Он родился в 1667 году, и, когда Эмилия была ребенком, ему перевалило за сорок. Он любил повторять: “У меня единственная мечта — дотянуть до земляничной поры”, а на смертном одре удовлетворенно заметил, что пережил их девяносто девять. Завсегдатаями дома были также герцог Сен-Симон и маркиз де Данго, слывшие довольно мерзкими стариками. По словам еще одного друга семьи, Жана Батиста Руссо, глаза Сен-Симона напоминали потухшие угли в омлете. Герцог никогда не являлся на ужин из боязни, что придется платить гостеприимством за гостеприимство, однако в своих мемуарах не преминул куснуть руку, которая его не кормила: “Бретей был человеком, не лишенным способностей, но его снедала любовь ко двору, министрам и всему светскому. Он пользовался всяким случаем, чтобы обогатиться, продавая свою поддержку [при заключении государственных контрактов]. Мы терпели его, потешались над ним и немилосердно над ним издевались”.

“Кто написал paternoster?” — спрашивают господина де Бретея за ужином. Молчание. Господин де Комартен, его кузен, шепчет ему: “Моисей”. “Ну, конечно же, Моисей”, — радостно подхватывает господин де Бретей посреди всеобщего веселья. Но зато о событиях текущего дня он был осведомлен куда лучше. Лабрюйер даже вывел его в своих “Характерах” под именем Цельсия, всеведущего торговца слухами.

Семейство де Бретей состояло в родстве с лордом Клэром, который ввел к ним в дом многих сосланных якобитов. Под их кровом провел несколько ночей сам Старый претендент, переодетый аббатом. Эмилия, то ли из духа противоречия, то ли потому, что якобиты намозолили ей глаза, всегда заявляла, что она за доброго короля Георга из Ганновера.

Девятнадцати лет мадемуазель де Бретей вышла замуж за тридцатилетнего командира полка маркиза дю Шатле. Он был главой одной из славных фамилий, называемых Лотарингским домом, состоял в дальнем родстве с Гизами и имел на гербе лилию. Его жена пользовалась привилегией, обычно даруемой герцогиням, сидеть в присутствии королевы и путешествовать в ее свите. Предки маркиза были солдатами, дед — маршалом Франции. Фамильные владения дю Шатле пришли в упадок, замок Сире, деревенская вотчина, стоял пустой и обветшавший, и земли приносили дохода меньше, чем могли бы приносить. Короче говоря, маркиз не был богат. Но за Эмилией дали хорошее приданое.

В первые годы супружества у них родились двое детей, мальчик и девочка. Маркиз дю Шатле, не имевший иных интересов, кроме армейских, большую часть времени отсутствовал по гарнизонным делам, а Эмилия была предоставлена самой себе. Как и ее отец, она любила общество и придворную жизнь. В ней проснулась страсть к азартным играм и амурным приключениям. Несмотря на достойное воспитание и многообразие интересов, у нее всегда были замашки куртизанки. Человек, служивший в ее доме лакеем, рассказывал, как в первое же утро его позвали к ней в спальню. Давая ему распоряжения, Эмилия сняла ночную рубашку и стояла перед ним обнаженная, как мраморная статуя. В другой раз, явившись на ее зов, он застал мадам лежащей в ванне. Она велела ему принести с огня чайник и подлить в остывшую воду кипятку. Поскольку Эмилия не пользовалась банными солями, вода была совершенно прозрачной и не скрывала ее голого тела. Без всякого стеснения она раздвинула ноги, чтобы их не обожгло горячей струей. Восемнадцатый век славился вольностью и простотой нравов, но для порядочной женщины подобное поведение было, мягко говоря, необычным. Доказательством тому служит потрясение, пережитое беднягой.