Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Недоразумения Вольтера с властями почти всегда имели одну и ту же подоплеку. Он писал пьесу, эссе, стихотворение или письмо, где изливал яд на какую- нибудь ветвь существующей власти, либо церковной, либо государственной. Вольтер понимал, чем рискует. Поэт Жан Батист Руссо с 1707 года находился в ссылке за клевету. Почти всем писателям с мало-мальски незаурядными идеями приходилось время от времени остужать свой пыл за решеткой. Вольтер, постоянно дразня правительство, заходил дальше, чем большинство его современников. Нетерпимость к глупости и предрассудкам, ненависть к жестокости, дар насмешника и желание привлечь читателей, слившись воедино, делали его безрассудным без меры. Он упивался своими творениями, особенно теми, над которыми работал, и горел желанием увидеть, какое впечатление они произведут на друзей. Он не мог устоять перед соблазном читать их вслух то тому, то другому, строго по секрету. Друзья, особенно этим грешил Тьерьо, не могли в свою очередь устоять перед соблазном посплетничать о последнем шедевре Вольтера, цитируя его как бог на душу положит. Вольтер разражался яростными тирадами, но похвала заменяла ему воздух, и его гнев был напускным.

Мысли людей уже стали в то время ценным товаром, и издатели настораживались: создается книга, которая пойдет нарасхват. Потом начиналась неразбериха с украденными рукописями и изданиями вопреки воле автора. Вскоре из-под полы уже продавались экземпляры с уймой ошибок, а иногда и с целыми главами, дописанными чужой рукой. Сам ли Вольтер подстраивал, чтобы у него “крали” рукописи? Истории всегда были настолько запутанными, что даже близкие друзья ничего не могли понять. Когда произведение прочитывалось всеми влиятельными лицами и доходило до их ума, в дело вступала полиция. В зависимости от того, какой в нем усматривался вред, оно конфисковалось или прилюдно сжигалось палачом. Издателю делалось предупреждение, его штрафовали или отправляли в тюрьму. Подписывался королевский указ о заточении анонимного автора без суда и следствия — lettre de cachet. Вольтер все больше нервничал и все больше лгал. “Как только возникнет малейшая опасность, — писал он в одном из подобных случаев д’Аламберу, — умоляю предупредить меня, чтобы я со свойственной мне прямотой и невинностью мог отречься от этого сочинения”, и еще: “Меня пугает не ссылка, а то, что такие скверные стихи будут приписываться мне”. Он укрывался в загородном доме какого-нибудь могущественного принца или герцога, куда полиция не решилась бы сунуть нос без соответствующего предупреждения. Спустя некоторое время, в основном благодаря усилиям друзей Вольтера при дворе (Ришелье, братьев д’Аржансонов, позднее мадам де Помпадур, побуждаемой верным д’Аржанталем), дело заминалось. Он тихо возвращался в Париж и усаживался писать очередную сатиру на власть.

Не прошло и двух лет после бегства в Сент-Анж, как Вольтер опять попал в переплет. Началось правление регента, герцога Орлеанского. Скандальное с точки зрения морали, оно стало реакцией на религиозный аскетизм, проповедовавшийся усопшим королем. По столице ходили стишки и памфлеты о частной жизни регента, и некоторые из них приписывались Вольтеру. В них содержались намеки, и небезосновательные, на кровосмесительную связь герцога Орлеанского со своей дочерью, герцогиней Беррийской. Вольтер решительно отрицал свое авторство, и тогда и впоследствии, но никто ему не верил. Регент личным приказом выслал его из Парижа, повелев удалиться в Тюль. Вольтер затрезвонил во все колокола и добился замены Тюля на Сюлли сюр Луар. Якобы у него там жили родственники, чей пример должен был его образумить и угомонить. С тех пор никто ничего не слышал об этих достойных восхищения людях, потому что Вольтер поспешил прямиком в замок Сюлли. Герцогу де Сюлли, смелому солдату, но беспринципному человеку, было в то время сорок семь лет. Член известного в Париже кружка ли- бертенов “Тампля”, в который Вольтер был принят совсем мальчиком, герцог любил общество интеллектуалов. Президент парламента Эно как-то сказал, что, вращаясь среди просвещенных людей, он впитал в себя аромат их ума, как флакон, в котором хранились тонкие духи. Вольтер, обожавший общество герцогов, был совершенно счастлив в Сюлли, где танцевали, ели, пили, охотились и веселились до упаду. Он говорил, что именно такой приятной и следует быть его ссылке, потому что он неповинен в преступлении, за которое наказан. Вскоре Вольтер выпросил у добродушного регента позволения вернуться в Париж, где немедленно принялся снова играть с огнем. Мягкость наказания не умерила его злости, и вскоре полиция уже доносила, что всякое упоминание имени герцога Орлеанского вызывает у молодого Аруэ вспышки ярости и что он декламирует по всему Парижу порочащие регента стишки.

Все, что появлялось в печати против правительства, начали валить на Вольтера. Был издан памфлет под названием “Я видел” (“J’ai vu”). “Я видел государственные тюрьмы, забитые до отказа. Я видел бедных солдат, умирающих от голода. Я видел население, раздавленное налогами. Я видел иезуита, которому поклоняются, как Богу” и тому подобное. Авторство тут же приписали Вольтеру, и на сей раз несправедливо. Настоящий виновник, некий Лебрюн, спустя годы признался, что сатира принадлежала его перу. Отпирательствам Вольтера опять не поверили. Однажды регент, гуляя в садах своего Пале-Рояля, столкнулся с ним лицом к лицу. “Месье Аруэ, — сказал он, — я собираюсь показать вам то, чего вы еще не видели — Бастилию”. “Ах, монсеньор! Я очень хорошо ее себе представляю”.

Утром Троицына дня 1717 года “двадцать черных ворон, пожирающих падаль” (в образном видении поэта, а на самом деле два полицейских) появились в спальне Вольтера и препроводили острослова в тюрьму. Это, по выражению того времени, была его первая Бастилия. Вольтер еще раньше познакомился с внутренним устройством крепости, потому что пятнадцатилетний герцог Ришелье был отправлен туда на год вместе с воспитателем за “проказы”. Вольтер навещал его. Пребывание в Бастилии людей богатых и влиятельных едва ли можно назвать заточением. Таких “гостей короля” устраивали со всеми удобствами в специально отведенной для этого части тюрьмы. В ней могло разместиться пятьдесят человек, но обычно там находилось не более тридцати. При Людовике XIV они сами обставляли свои апартаменты. Во времена Вольтера все жизненно необходимое в помещении присутствовало, но узник волен был окружать или не окружать себя коврами, серебром, книгами, подушками, ширмами, зеркалами и абажурами. (Ришелье переехал с фамильными портретами, музыкальными инструментами и даже столиком для игры в трик-трак.) Женщины брали с собой горничных. Еда и вино в неограниченных количествах и великолепного качества, дрова, свечи и постельное белье предоставлялись королем. Запирали узников только на ночь. Днем они могли свободно разгуливать внутри тюремных стен. Они наносили друг другу визиты и принимали друзей с воли. Едва ли следует говорить, что Вольтер столовался у коменданта.