Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Но людям пылкой натуры трудно мириться с неволей. Хотя Вольтеру неплохо жилось в Бастилии и даже удавалось много работать, он до конца своих дней панически боялся заключения. 11 апреля 1718 года он был освобожден, но с условием немедленно покинуть Париж. Он поселился в Шатене, в уютном домике, принадлежавшем мэтру Аруэ. Но очарование деревенского лета оставляло его равнодушным. Вольтер рвался в Париж, и на то была особая причина. Его первая пьеса “Эдип” была принята к постановке в Комеди франсез, и труппа приступала к репетициям.

Именно в этот момент молодой Аруэ решил взять новое имя. Он говорил, что свое не принесло ему счастья. Младшие сыновья часто меняли имена, чтобы их не путали с братьями. Известен был прецедент с Мольером, урожденным Покленом. Более тщеславный, Вольтер присвоил себе еще частицу “де” и стал называться Аруэ де Вольтером. Он никогда не объяснял, почему выбрал именно это имя, предоставив биографам строить догадки. Первое сохранившееся письмо с новой подписью адресовано англичанину, лорду Ашбер- нэму, которого Вольтер просит одолжить ему лошадь. Оно отослано из Шатене 12 июня 1718 года. Общество отнеслось к переименованию очень спокойно. Нигде нет упоминаний о каких-либо насмешках или издевках, не считая наглой выходки кавалера де Роана семью годами позже. Даже министр, отвечавший за высылку писателя из Парижа, маркиз де Лаврильер, в октябре 1718 года обращался к нему как к Аруэ де Вольтеру.

Первое представление “Эдипа” состоялось в ноябре. Вольтер еще не вернул себе права жить, где ему вздумается, но, во многом благодаря хлопотам барона де Бре- тея, ему было разрешено на несколько дней наезжать в Париж, чтобы следить за репетициями. Всегда неравнодушный к своим премьершам, он завел роман с мадемуазель Ливри, игравшей Иокасту. В “Эдипе” Вольтер позволил себе несколько выпадов, которые были бы немыслимы при Людовике XIV, но это обернулось для автора не новыми бедами, а, напротив, грандиозным триумфом. Успех трагедии был оглушительным. Вокруг нее разгорались яростные баталии. Она выдержала сорок два представления (обычно их давалось пять- шесть), число проданных билетов доходило до двадцати семи тысяч. В первый вечер старый Аруэ сидел в угловой ложе, роняя слезы и то и дело восклицая “ах, мошенник”, переполняемый гордостью гуся, который высидел лебедя. После того дня, до самой его смерти, последовавшей через три года, отец и сын не ссорились. Регент простил Вольтера, позволил ему являться пред монаршьи очи, наградил золотой медалью и королевской пенсией. Так часто расплачивались с людьми, чье заключение в тюрьму признавали незаслуженным. Вольтер весьма нахально заметил, что ничуть не возражает против того, чтобы король платил за его пропитание, но в будущем предпочел бы выбирать себе жилище сам. Регент сердечно рассмеялся. Вольтер и герцог могли бы стать друзьями, если бы не разница в их положении. Вольтер никогда не церемонился с королями. К тому же регент старался управлять Францией в тяжелейшей ситуации, а Вольтер не облегчал ему эту задачу.

В следующие несколько лет у Вольтера все складывалось удачно. Отец умер, не лишив младшего сына наследства, чего он всегда опасался. Тяжба с братом из-за завещания не огорчала Вольтера, потому что он всегда недолюбливал этого кислого янсениста, который был десятью годами его старше. Он обожал свою сестру, мадам Миньо, но с ней они прекрасно ладили. Вольтер не разорился, как те, кто поверили знаменитому шотландцу Ло, чья “система”, вводившая бумажные деньги, была сенсацией 1720-х годов. В опасные годы он сохранил свой капитал. Когда все вдруг кинулись продавать купюры, фраза Вольтера: “они возвращают бумаге ее истинную стоимость”, стала предвестием краха “системы”.

Была, правда, еще одна высылка, но всего на несколько недель, которые Вольтер провел в Сюлли, опять с “обожаемым герцогом”, а не со своими мифическими родственниками. При малолетнем Людовике XV жизнь в загородных домах была гораздо оживленнее, чем во время его взрослого правления, когда он собрал всю знать в Версале. Вольтер любил пожить в роскошных замках, где покой и свежий воздух, необходимые для его нервов, соединялись с приятным обществом. Когда он начинал томиться и скучать по Парижу, у него находился благовидный предлог для отъезда — его злополучное здоровье. Он приносил извинения и возвращался домой лечиться. Не было случая, чтобы Вольтер надоел хозяевам. Его всегда отпускали с большой неохотой. Он постоянно гостил в Во-ле-Виконт, или Вилларе, как тогда назывался этот замок, принадлежавший герцогу де Виллару, маршалу Франции, чья жена герцогиня какое-то время была любовницей Вольтера. Так же часто он наведывался в Шато Ришелье, который считал прекраснейшим из всех. Замок, вместе с маленьким городком в том же стиле, был построен великим дядей герцога кардиналом Ришелье. Вольтер гостил в замке Ласурс, где обосновался со своей женой-француженкой лорд Болингброк, и в Ларивь- ер-Бурдё близ Руана у маркиза де Верньера. Вольтер состоял в интимных отношениях с мадам де Берньер, в дружеских — с ее мужем, и даже имел собственные комнаты в их парижском доме (номер 27 по нынешней набережной Вольтера), куда случай привел его умирать. Тьерьо тоже был своим человеком в Ларивьер-Бурде, а Сидевиль, член парламента Руана, обитал по соседству.

Вольтер, сам невероятно деятельный, всю жизнь пытался пристроить к какому-нибудь делу своего дорогого Тьерьо, что никак не отвечало желаниям этого лентяя. Он грелся в лучах славы своего друга и беззастенчиво пользовался щедростью богатеев-нуворишей, готовых содержать его ради удовольствия с ним общаться. Изредка он выполнял небольшие поручения. Когда в 1729 году на свет выплыли мемуары герцогини де Монпансье, он занимался их изданием и стал величайшим из современных Вольтеру знатоков его творчества.

Все это время Вольтер трудился над “Генриадой”. Он несомненно надеялся, что поэму, восславляющую короля Франции, прапрадеда царствующего монарха, ждет благосклонный прием при дворе. Если бы Вольтер был безвестным писакой, прозябающим на какой-нибудь мансарде, “Генриаду”, вероятно, оценили бы по достоинству. Но его тираноборческие настроения были хорошо известны властям, и ко всему, что выходило из-под его пера, относились с большим подозрением, в каждой фразе выискивали скрытый смысл. В результате поэму сочли янсенистской. Гугенот адмирал Колиньи был в ней чересчур превознесен, в то время как король изображался простым смертным, а не полубогом. Первым афронтом Вольтеру явился отказ в позволении посвятить “Генриаду” Людовику XV. Хуже того, ему было отказано еще и в “привилегии”, то есть в покровительстве короля изданию. Поэтому, во избежание неприятностей, поэму напечатали в Руане. Четыре тысячи экземпляров были тайно переправлены в Париж и начали ходить по рукам. Еще один неслыханный триумф. У светских дам даже стало считаться хорошим тоном, принимая друзей за “туалетом”, держать на туалетном столике раскрытую “Генриаду”, хотя ученые мужи оценили ее не слишком высоко. Генрих IV, много лет находившийся в забвении, вдруг стал для французов лучшим и лю- бимейшим королем, каким с тех пор неизменно остается. Поэма вызвала высочайшее неудовольствие, но ее не запретили, И то и то было благоприятно для Вольтера: благодаря официальному осуждению он, как водится, приобрел еще большую известность, и вместе с тем мог теперь сколько угодно печатать “Генриаду” без всякой опаски. Но эта история попортила ему много крови. С другой стороны никто не препятствовал постановке его “Мариамны” в Комеди франсез. Пьеса провалилась, и, увидев ее на подмостках, Вольтер понял, что это было неизбежно.