Алексей Валеров - Новгород и Псков: Очерки политической истории Северо-Западной Руси XI–XIV веков

В связи с этим стоит обратиться к тексту псковских летописей за XIII в., которые помещают целый ряд оригинальных летописных записей, не имеющих аналогий в новгородских и других сводах. Под 6738 г. в Псковских Первой и Третьей летописях сообщается о знамении, случившемся 14 мая в 3 часа дня, и о голоде, о котором известно также из новгородских летописей, но где он описан совсем по-иному [235]. В Псковской Первой летописи после рассказа о походе Александра Невского на Копорье в 6749 (1241) г. сообщается о Чудской битве 1242 г., но в особой редакции [236]. Также, Псковская Первая упоминает о поражении псковичей на Камне от Литвы под 6747 (1239) г. и о взятии Пскова немцами в 6748 (1240) г. [237] (оба этих известия помещены в Псковской Третьей летописи под одним, 6744 г., однако с расчетом лет) [238]. Под 6750 г. в псковских летописях содержится рассказ об освобождении Пскова Александром Невским и о Чудской битве с датой 1 апреля [239]. В Псковской Третьей летописи есть сведения о междоусобице в Литве в 6773 (1265) г., присутствующие также в летописи Авраамки, но в ином виде [240]. Оригинальным является известие под 6755 г. в Псковских Первой и Третьей летописях о поражении псковичей от Литвы на Кудепи [241]. Далее находим сообщения о князе Довмонте, более нигде не читающиеся: о бегстве князя во Псков в 6773 (1265) г. в Псковской Первой [242], о походе псковичей во главе с Довмонтом на Литву в 6774 (1266) г. в Псковской Первой [243], о победе немцев над псковичами 12 января 1284 г. на Волысту (Мариенбург, Алуксна), случившейся «по двою недель» после знамения, в Псковских Первой и Третьей [244], о битве псковичей с немцами под Псковом в 6807 (1299) г. и о смерти Довмонта в Псковской Первой [245]. Наконец, Псковская Третья рассказывает под 6801 г. о бегстве во Псков Дмитрия Александровича Нижегородского [246]. Кроме того, Псковские Первая и Третья летописи содержат хронологическую сеть, обрывающуюся на 6776 г., и южнорусские известия, часть которых вообще уникальна, а часть обнаруживает аналогии с записями летописи Авраамки. Это сообщения о взятии татарами Переяславля Русского 3 марта 1239 г., Чернигова — 18 октября 1239 г., Киева — 19 ноября 1240 г., о смерти Владимира Рюриковича Киевского в 1239 г., об убийстве в Орде Михаила Черниговского и боярина Федора, помещенное ошибочно под 6747 г. [247] Причем, судя по записям в Псковской Третьей летописи под 6744 г., хронологическая сеть, южнорусские известия и некоторые оригинальные псковские записи были связаны между собой.

Выделенные статьи можно разделить на две группы. С одной стороны, это местные псковские летописные записи, начинающиеся с 30–40-х гг. XIII в., о чем писал А.Н. Насонов [248], с другой — заимствования из какого-то южнорусского источника, отмеченные В.С. Иконниковым и В.И. Стависким [249]. Если выводы А.Н. Насонова о существовании летописного дела во Пскове в XIII в. вряд ли у кого-нибудь вызовут сомнения, то вопрос об использовании в псковском летописании источника южнорусского происхождения, как нам представляется, не до конца выяснен. Заключения, к которым пришел В.И. Ставиский, проанализировавший южнорусские известия в Псковских Первой и Третьей летописях, не могут считаться полностью доказанными. Не имея возможности подробно пересказать содержание статьи В.И. Ставиского, в которой автор попытался восстановить историю появления в псковских летописях известий о событиях в Южной Руси, остановимся лишь на основном выводе данной работы. Исследователь, отметивший наличие сходных с Псковскими Первой и Третьей летописями южнорусских сведений также в летописях Авраамки и Супрасльской, полагает, что все эти летописные памятники восходят к псковскому своду 50–60-х гг. XV в., который использовал особую версию Новгородской Первой старшего извода, где отразилась Киевская летопись 1239 г., продолженная отдельными записями до 1250 г. Причем статьи за 1239–1250 гг. в данной Киевской летописи отличны от текста летописи Галицко-Волынской, лежащей в основе Ипатьевской [250].

С подобным ходом рассуждений В.И. Ставиского трудно согласиться. Во-первых, сразу же укажем на одну ошибку автора, которая обусловила, на наш взгляд, неправильное определение В.И. Стависким времени использования составителем общего протографа Псковских Первой и Третьей летописей южнорусского источника. Ученый (при этом почему-то ссылаясь на мнения А.А. Шахматова и А.Н. Насонова) полагает, что Псковские Первая и Третья летописи, с одной стороны, и летописи Авраамки и Супрасльская, с другой, восходят к одному и тому же псковскому своду середины XV в. [251] Между тем в основании этих двух групп летописей лежат разные своды, хотя и составленные (или переписанные) во Пскове. Псковские Первая и Третья летописи действительно имели своим протографом псковский свод, условно датируемый А.Н. Насоновым 1464 г. [252] Источником же летописи Авраамки (а также Супрасльской и летописей из Синодального сборника № 154 и Толстовского списка I № 189), как показал А.А. Шахматов, являлся свод второй половины XV в., вероятно, составленный во Пскове, но соединивший в себе летописи новгородские [253]. Таким образом, Псковские Первая и Третья летописи и летописи Авраамки и Супрасльская происходили из разных сводов, а значит, их южнорусские известия, более нигде не читающиеся, не могут восходить к одному общему протографу.

Во-вторых, В.И. Ставиский полагает, что южнорусские известия попали в псковский свод (и далее в псковские летописи) из Новгородской Первой летописи старшего извода особой редакции [254]. С этим вряд ли можно согласиться, поскольку сомнительно, чтобы подобные сведения были опущены сразу в трех реально дошедших до нас летописных памятниках Новгорода — Новгородской Первой старшего извода, Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой, а также Софийской Первой летописи. Известно, что Новгородская Первая летопись старшего извода особой редакции отразилась в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду (Новгородской Четвертой и Софийской Первой), и в Новгородской Первой младшего извода, дополнительно повлияла на Новгородскую Четвертую, и в то же время некоторые ее чтения не имели аналогов в Новгородской Первой летописи по Синодальному списку [255]. Иначе говоря, если принимать в данном случае точку зрения В.И. Ставиского, мы должны будем признать, что оригинальные сведения южнорусского происхождения, имевшиеся в Новгородской Первой летописи особой редакции, независимо друг от друга были сокращены составителями или редакторами Новгородской Первой старшего извода, Новгородской Первой младшего извода, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей, что просто было невозможно.

В-третьих, В.И. Ставиский считает, что определяемый им южнорусский источник (то есть Киевская летопись 1239 г., продолженная записями до 1250 г.) был идентичен южнорусскому своду, отразившемуся в Ростовском владычном летописании после редакции второй половины XIII в. (до 1276 г.), Новгородской Первой летописи старшего извода, а также в более первичном виде — в Московском своде 1479 г. и Ермолинской летописи (а вероятно, и в их протографе) [256]. Однако южнорусских известий, сходных с известиями Псковских Первой и Третьей летописей, в указанных летописных сводах мы не находим. Более того, в отношении Новгородской Первой летописи старшего извода установлено, что ее южнорусским источником была непосредственно Киевская летопись (по В.Т. Пашуто — 1238 г.), и в Новгородской Первой старшего извода после 1238 г. сообщений о событиях в Южной Руси вообще нет [257]. Южнорусский источник, использованный в псковских летописях, по крайней мере в части за 1239–1250 гг., был отличен от Галицко-Волынской летописи, отразившейся в Ипатьевской и сходной с ней летописи, южнорусские статьи которой попали в Московский свод 1479 г., Ермолинскую летопись и Ростовское владычное летописание второй половины XIII в.