Алексей Валеров - Новгород и Псков: Очерки политической истории Северо-Западной Руси XI–XIV веков

Рассказ о голоде 1230 г. в псковских летописях мы считаем местной псковской записью, что не отмечалось предшествующими исследователями. Текст Псковских Первой и Третьей летописей отличен по содержанию от повествования в новгородских памятниках. В псковских источниках есть целый ряд оригинальных чтений о том, что подобного голода «не бывало николи же тако: мряхутъ бо людие по оулицамъ и некому бяше храните их», что «живии мужи или жены прихожаху къ гробомъ, плачютще со слезами горькими и глаголаше: лучьше вамъ, преже сего часа горкого изомроша, а намъ люте, видяще сию тугу и печаль», что «ядяхуть бо тогда людие конину во Святыя посты» [266]. Подобных подробностей мы не обнаруживаем ни в Новгородской Первой старшего извода, ни в Новгородской Четвертой, ни в Софийской Первой летописях, то есть текст псковских летописей не может быть возведен к какому-либо летописному источнику, использовавшемуся при составлении псковского свода середины XV в. Думается, что нет никаких препятствий тому, чтобы считать статью Псковских Первой и Третьей летописей под 6738 г. местной псковской записью. В связи с этим особую значимость приобретает фраза в данной статье, завершающая описание голода: «и иное зло писалъ бых, но горе и тако» [267]. Цитируемая авторская реминисценция, как мы уже выяснили, была сделана летописцем, который работал около 1352 г. и отредактировал также статьи под 1341, 1348 и 1352 гг. Очевидно, что псковский редактор середины XIV в. дополнил псковские летописные записи за XIII в. сведениями из южнорусского летописного памятника, доходившего до 1250 г., то есть свел воедино, по крайней мере, два источника.

Мы не случайно сделали оговорку, что два источника псковского свода — это лишь минимум. Есть серьезные основания для того, чтобы предполагать использование в летописании Пскова XIV в. еще одного памятника, уже нелетописного характера, а именно Повести о Довмонте, сохраненной в текстах псковских летописей. В связи с рассматриваемой нами темой возникновения самостоятельного псковского свода нас в первую очередь должны интересовать два момента: когда была создана Повесть о Довмонте и когда она была включена в псковское летописание.

По мнению А. Энгельмана, изобилующее различными деталями в описании деятельности Довмонта «сказание в первоначальном своем составе записано было в начале XIV столетия, когда еще живы были те или другие из современников героя…» [268]. Позднее неоднократно переписанная и измененная Повесть о Довмонте была включена в псковские летописи (но когда именно — исследователь не указывает) [269].

Из наблюдений В.С. Иконникова над историей псковского летописания также можно заключить, что в виде отдельного сказания Повесть о Довмонте имелась уже в составе первого псковского свода, который датирован автором первой четвертью XIV в. [270]

Против гипотезы о раннем (вскоре после смерти Довмонта) появлении самостоятельного литературного памятника — довмонтова Жития — и его включении в псковский летописный источник выступил Н.И. Серебрянский. Он попытался обосновать собственное мнение, согласно которому «светская биография князя появилась не раньше второй половины — конца XIV в. и тогда же она была внесена в лет опись» [271].

Интересные и обоснованные текстологически наблюдения над историей взаимоотношений Повести о Довмонте и псковских летописей сделаны А.Н. Насоновым. Признавая, что первоначально довмонтово Житие представляло собой цельный литературный памятник, А.Н. Насонов пришел к выводу, что если в отношении общего протографа псковских летописей (свода 1481 г.) не ясно, где именно было помещено сказание о Довмонте, то «в своде 1464 г. житие Довмонта помещалось в начале летописи…» [272]. Иначе говоря, биография псковского князя являлась своеобразным предисловием к летописному своду XV в.

Напомним, что отнести время составления этого первоначального псковского свода к более раннему периоду А.Н. Насонову помешала убежденность в том, что в его основе лежала краткая выборка из Новгородско-Софийского свода, хотя, как показывают исследования последних десятилетий, это положение может быть опровергнуто. Г.-Ю. Грабмюллер, исходя из собственных построений о том, что первый псковский свод возник еще в 1368 г., полагает, что уже в этот свод его составитель включил текст Повести о Довмонте [273].

Многое в истории данного литературного произведения можно считать выясненным после выхода в свет монографии В.И. Охотниковой, в которой обстоятельно изучен вопрос о времени создания и истории текста летописного повествования о Довмонте. Как полагает автор, многие факты, выявленные в ходе текстологического анализа, «позволяют говорить о том, что она (Повесть о Довмонте в первоначальном виде. — А.В. ) существовала во второй четверти XIV в.» [274]. При этом В.И. Охотникова отмечает, что «с работой по сбору и обработке исторического материала, развернувшейся в Пскове во второй четверти XIV в., связано и написание Повести о Довмонте» [275]. Такое замечание следует, видимо, трактовать как признание факта включения текста довмонтова Жития в ранний псковский свод, каким мог быть и грабмюллеровский свод 1368 г.

Важным моментом для датировки Повести о Довмонте принято считать время возникновения Жития Александра Невского Особой редакции, послужившего литературным образцом автору Повести о псковском князе. Использование извлечений из Жития Александра Невского при создании Повести не вызывает сомнений [276]. Ю.К. Бегунов полагает, что влияние текста Жития Повесть о Довмонте испытала не ранее 40-х гг. XV в. (следовательно, эти годы и явились временем ее создания), когда появляется основной источник Особого Жития Александра Невского — Софийская Первая летопись [277]. Однако такое мнение наталкивается на ряд серьезных текстологических затруднений. Совершенно очевидно, что разбитые по годам фрагменты Повести (вероятно, так же, как они помещаются в Софийской Первой и Новгородской Четвертой летописях), наряду с другими псковскими известиями, читались уже в протографе Софийской Первой и Новгородской Четвертой, создание которого можно отнести к началу XV в. [278] Само по себе это уже предполагает более раннюю, чем середина XV в., датировку Повести о Довмонте. Литературные рецепции из Жития Александра Невского, как установила В.И. Охотникова, встречаются во всех летописных редакциях Повести и, видимо, читались еще в ее архетипе [279]. Этот древнейший протограф Повести мог послужить источником для создателей Новгородско-Софийского свода. Ю.К. Бегунов, рассматривая соотношение текстов Повести о Довмонте и Жития Александра Невского, фактически уделил внимание лишь одной стороне этого вопроса — заимствованию фрагментов Жития в текст Повести. Такой подход исследователя обусловил и датировку им Повести 40-ми гг. XV в. Изучение псковских текстов о Довмонте, контаминированных с фрагментами Особого Жития Александра Невского, в составе памятников Новгородско-Софийского цикла осталось вне поля его зрения. Между тем именно эта сторона вопроса представляется наиболее важной ввиду факта влияния Жития на все летописные редакции Повести. Трудно допустить возможность неоднократного и разновременного влияния псковской Повести о Довмонте на летописные памятники Новгородско-Софийской группы. Гораздо более правдоподобным кажется мнение ряда исследователей о существовании Повести уже в середине XIV в. По всей вероятности, именно этот первоначальный текст Повести отразился в новгородско-софийских летописях, так как чтения Новгородской Четвертой и Софийской Первой в ряде случаев не совпадают с дошедшими до нас псковскими летописными редакциями Повести. Для доказательств обратимся к самим летописным памятникам.