Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Эти строки написаны, когда оставалось два месяца до 14 декабря. Позади более пяти лет ссылки; разумеется, 280 вёрст, разделяющих село Михайловское Псковской губернии и Петербург,— это не очень далеко, всего два-три дня дороги; но запрет, надзор, опала…

На брегах Невы в тот день, 19 октября 1825 года, действительно собирается несколько друзей, пьющих здоровье отсутствующих. Ещё в прошлом году некоторые лицеисты сошлись на квартире Миши Яковлева и решили по прошествии десяти лет после окончания (то есть 19 октября 1827 года) праздновать серебряную дружбу, а через двадцать лет — золотую. Золотая будет 19 октября 1837 года.

Ещё далеко до юбилеев, но есть уже лицейские, которые не придут никогда…

Редактор лицейских журналов, музыкант, весёлый и милый друг успел угаснуть от чахотки в прекрасной Флоренции. «За час до смерти,— рассказывал Энгельгардт,— он сочинил следующую надпись для своего памятника, и, когда ему сказали, что во Флоренции не сумеют вырезать русские буквы, он сам начертил её крупными буквами и велел скопировать её на камень:

Пройдёт пятнадцать лет, и лицейский директор получит известие от лицеиста, находящегося на дипломатической службе в Италии. «Вчера,— запишет Энгельгардт,— я имел от Горчакова письмо и рисунок маленького памятника, который поставил он бедному нашему трубадуру Корсакову, под густым кипарисом близ церковной ограды во Флоренции. Этот печальный подарок меня очень обрадовал».

Минет полтора века, и советский журналист Николай Прожогин после длительных поисков обнаружит на старом итальянском кладбище тот самый горчаковский памятник, с той самой, сочинённой самим Корсаковым эпитафией:

Горчаков переменил только одно слово: Корсакову было «грустно умирать», на памятнике — «грустно умереть»…

Впрочем, тогда, в 1825-м, даже друзья не ведали точно, «кого меж нами нет». В черновике «19 октября» поэт ещё мечтает как-нибудь усесться «по лицейскому порядку»:

А Брольо, Броглио — скорее всего уже погиб (или вскоре погибнет), сражаясь за свободу Греции.

Но две строфы стихотворения посвящены тому из друзей, кто тем ближе — чем дальше…

Матюшкин Федернелке, Плыть хочется. Пушкин когда-то начал его «Записки», то есть занёс в тетрадь несколько фраз, чтобы Федя продолжил. В письмах к друзьям и лицейскому директору Матюшкин помещает в виде эпиграфов градусы широты и долготы, под которыми в этот момент находится. Рождество 1825 года моряк встречает со своими, в Царском Селе, о чём михайловский узник узнаёт и рифмованно шутит в письме к брату Льву:

«Поздравляю тебя с рождеством господа нашего и прошу поторопить Дельвига. Пришли мне „Цветов“ да „Эду“ [60] Поэма Баратынского. да поезжай к Энгельгардтову обеду. Кланяйся господину Жуковскому. Заезжай к Пущину и Малиновскому. Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина».

В 1825 году у Пушкина было два лицейских дня. Первый — 11 января: в этот день, около восьми утра, прорвавшись сквозь снега, леса, запреты, опасности, Иван Пущин в санях при громе колокольчиков «вломился» на нерасчищенный михайловский двор:

«Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакивая из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим!

Наконец, пробила слеза (она и теперь,— признавался старый Пущин, писавший воспоминания,— через тридцать три года, она и теперь мешает писать в очках) —мы очнулись».

А затем девятнадцать часов непрерывной беседы после более чем пятилетней разлуки; разговоры обо всём — о прошлом, будущем, политике, поэзии, любви, и конечно же «Пушкин заставил меня рассказать ему про всех наших первокурсников Лицея, потребовал объяснения, каким образом из артиллеристов я преобразовался в Судьи. Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня!»

Однако нам интересно было бы услышать объяснения самого Пущина, как он «из артиллеристов преобразовался в Судьи», и мы, пусть не дословно, можем восстановить его ответ и представить реакцию собеседника. (Эта часть разговора выясняется прежде всего по рассказу Е. Якушкина, записанному за самим Иваном Ивановичем.)

Рассказ Пущина обязательно включал в себя следующие элементы:

Столкновение с Михаилом Павловичем. На выходе во дворце великий князь резко выговаривает Пущину, что у того «не по форме был повязан темляк на сабле». Пущин тотчас подаёт в отставку (1823).