Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Милостивый государь Яков Николаевич!

За две недели пред сим я сообщил брату копию с письма вашего от 5-го июня 1827 года, в коем вы утверждаете, что вы от брата моего никогда не слыхали никакого предложения о вступлении в составляемое общество; но что секретарь Семенов приглашал вас в общество и что в единственном заседании, в коем по приглашению Семенова, вы находились и видели брата моего, он ни о каких преступных предметах не рассуждал, а говорил только о пользе освобождения крестьян; вместе с сим вы, в виде предположения, упоминаете, что, вероятно, брат мой отказался от участия в тайных обществах в одно время с вами; то есть после данной правительству подписки в том, что не будет принадлежать ни к каким масонским и тайным обществам.

Брат, прочитав ныне письмо ваше со вниманием, отвечает мне, что он никогда не говорил об учреждении нового общества, и что этого и потому быть не могло, что в 1820 году существовало ещё старое общество и что, вероятно, секретарь Семенов предлагал вам о вступлении в старое общество. Желая привести сии обстоятельства в возможную ясность, я покорнейше прошу вас, мил. гос. мой, удостоить меня отзывом на сие письмо.

Подл. подп. Александр Тургенев.

Париж 1830.

С подлинным верно Александр Тургенев.

Милостивый государь Александр Иванович!

Я имел честь получить письмо вашего превосходительства, содержащее в себе два вопроса, относящиеся к пояснению прежнего письма моего, писанного к Вам в прошлом 1827 году. Отвечая на оные вопросы, я подтверждаю

Во-первых: Что приглашал меня вступить в Общество, не брат ваш, а г. Семенов, который неясно истолковал мне, вновь ли составляется Общество или предлагают мне вступить в старое, а потому я и думал, что дело идёт о каком-нибудь ещё не совершенно устроенном обществе; ныне же по внимательном прочтении рапорта Следственной комиссии я удостоверил, что общество, в которое приглашал меня секретарь Семенов, не что иное как старое, известное под именем Зелёной книги.

Во-вторых: Касательно предположения моего, что брат ваш оставил общество в одно время со мною, я разумел, что со времени единственного собрания, о коем я упоминал, происходившего в 1820 году на квартире Миклашевского, брат ваш никогда со мною о никаких обществах не говорил; следственно, полагаю совершенно от оных отказался.

Подписка же, данная впоследствии правительству, вероятно, для брата вашего, так как и для меня запечатлела твёрдые намерения наши впредь никогда не участвовать ни в каких обществах.

С истинным высокопочитанием, честь имею быть милостивый государь вашего превосходительства всепокорнейший слуга

Яков Толстой.

Париж.

6 мая.

1830 года.

Его превосходительству

Александру Ивановичу

Тургеневу.

«Я был масон кишинёвской ложи, т. е. той, за которую уничтожили в России все ложи»,— писал А. С. Пушкин В. А. Жуковскому в 1826 г. [526]Весьма долгое время все наши сведения об этой ложе ограничивались этой фразой Пушкина. Не так давно — год или полтора тому назад — исследовательница русского масонства Т. О. Соколовская на страницах «Русской старины» ставила вопрос об источниках и материалах, из которых можно было бы почерпнуть сведения об этой ложе [527]. А материалы хранились в Военно-учёном архиве, и только часть их, менее важная, была опубликована в начале 80-х годов в той же «Русской старине» [528]. Наконец, Н. К. Кульман использовал их в 1907 г. в своей статье «К истории масонства в России. Кишинёвская ложа» (в «Журнале Министерства народного просвещения» и отд.: СПб., 1907, с. 37) [529]. Пользуясь в архиве теми же материалами, что были под рукой Н. К. Кульмана, и прибавив к ним кое-что из списанных Н. Ф. Дубровиным документов, рассказал историю этой ложи и В. И. Семевский на страницах «Минувших годов» (1908, март, с. 162—170) [530]. Не пересказывая этой истории и предполагая её известной, остановимся на одном обстоятельстве, которое повергает в недоумение исследователей и читателей. Основатель ложи генерал П. С. Пущин дал совершенно противоречащие показания об этой ложе. Инзов с его слов донёс, что в Кишинёве ложа и не открывалась, а Киселёв тоже с его слов донёс, что Пущин «изъявил готовность свою отказаться от всякого участия в учреждении или существовании сих лож и обещал без потери времени сие исполнить». Это противоречие в невыгодном свете рисует личность П. С. Пущина — и не только в невыгодном, а и в несоответствующем тому представлению, которое есть у нас. Помянутые исследователи не останавливались на разъяснении этого противоречия, а прямо, на основании архивной переписки ложи Астреи с братьями кишинёвской ложи, изложили историю этой ложи, сообщили даты возникновения, учреждения и т. д.

Но возникает вопрос, была ли открыта ложа к Овидию № 25, и не прав ли был Инзов, утверждая, что в Кишинёве ложа не существует? Этот вопрос кажется парадоксальным после заявления Пушкина, после публикаций и статей Н. К. Кульмана и В. И. Семевского. Но тут нужно войти в подробности масонской техники, оставшейся неизвестной исследователям.

Дело в том, что новая ложа фактически и юридически правильно действующей считалась в масонстве только после её принятия, после её инсталляции. Принятие же было формальным обрядом, который должен был совершаться в присутствии делегатов, командированных на этот случай главной ложей из её членов. Ввиду крайней невозможности разрешалось поручить открытие кому-либо на месте из бывших уже членами другой ложи, но к этому масоны прибегали крайне неохотно, в особенности потому, что обряд инсталляции был очень ценим ими, ибо он символизировал действенность их работ.

Была ли принята или инсталлирована кишинёвская ложа? Принимая во внимание объяснения Пущина и Инзова, а также документ, о котором мы сейчас скажем, мы должны на этот вопрос ответить отрицательно. Действительно, вся процедура, предшествовавшая принятию, была выполнена: позволение открыть ложу дано, было принято постановление о посылке патента и самое наименование ложи; генеральный секретарь Астреи даже почёл своим долгом уведомлять о заседаниях Астреи; наконец — с некоторым нарушением устава — ложа № 25 была даже занесена в списки Астреи. Но инсталляции совершено не было. Исследователи, изучавшие архивный материал, отнеслись к нему без должного внимания и не прочли до конца всех бумаг этого архивного дела или просто просмотрели самый интересный документ. Это тем удивительнее для Н. К. Кульмана, в приложениях к своей статье перепечатавшего ряд документов и среди них сообщение генерального секретаря Астреи от 20 сентября 1821 г. [531]Ни Н. К. Кульман, ни В. И. Семевский ни одним словом не обнаруживают знакомства с находящимся в том же деле официальным письмом того же секретаря Вевеля от 13 октября 1821 года.