Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Любопытные сведения о семействе Ралли сообщил И. П. Липранди. «Из других семейных домов Пушкин довольно часто посещал семейство Рали… У Рали, или Земфираки [прозвище, произведённое от Земфир], кроме трёх сыновей (из коих в особенности один был очень порядочный молодой человек) было две дочери: одна Екатерина Захарьевна, лет двадцати двух, была замужем за коллежским советником Апостолом Константиновичем Стамо, имевшим более пятидесяти лет. Пушкин прозвал его bellier conducteur [557], и действительно, физиономия у него как-то схожа была с бараньей, но он был человек очень образованный, всегда щеголевато одетый. Жена его, очень малого роста, с чрезвычайно выразительным смуглым лицом, прекрасными большими глазами, очень умная и начитанная и резко отличалась от всех своими правилами; была очень любезна, говорлива и преимущественно проповедовала нравственность. Пушкин любил болтать с нею, сохраняя приличный разговор. Сестра её Марья (Мариола) была девушка лет осьмнадцати, приятельница Пулхерицы [Варфоломей], но гораздо красивее последней и лицом, и ростом, и формами, и к тому двумя или тремя годами моложе. Пушкин в особенности любил танцевать с нею. У Рали танцевали очень редко, но там были чаще музыкальные вечера» [558].

Но любопытство, раззадоренное сообщением о двух письмах Пушкина к Е. 3. Стамо, осталось неудовлетворённым, и я вновь просил 3. К. Ралли поискать эти письма. В начале 1909 г. я получил следующий ответ: «Относительно Ал<���ександра> Сер<���геевича> Пушкина ничего пока не могу вам сказать, т. к. только летом будущим надеюсь побывать в старом замке в Красне, что в Буковине. Дело в том, что все старики перемерли, а мой племянник, будучи австрийским посланником в Венецуэле, живёт за океаном; в Красне же никого нет, кто бы мог перерыть весь тот хлам книг и бумаг, что находится там, я писал уже туда и мне прислали целый сундук старого журнала „Москвитянин“ вместо того, что я требовал. Без меня лично следовательно нельзя ничего сделать; относительно писем Пушкина я писал своей двоюродной сестре Марии Зилотти, дочери Кат<���ерины> Захар<���ьевны> Стамо, но получил ответ, что кузина живёт в Париже опять, а адреса мне не прислали. Будем надеяться, что в конце концов найдём письмена Пушкина». На новое моё обращение 3. К. Ралли отвечал 27 мая 1909 года: «…в июле месяце этого года я еду специально на родину в Буковину, для того чтобы разобрать весь тот старый хлам книжный и бумажный, который лежит в кладовых старого замка села Красны со смерти моих родителей. Но был я там вот уже более 40 лет. Всё, что найдётся интересующего Вас, буду иметь особенное удовольствие переслать Вам заказной посылкой».

Но тут оборвалась моя переписка с 3. К. Ралли. Судьба его поисков мне неизвестна.

Публикуемые ниже извлечения из дела коллегии иностранных дел «о коллежском секретаре Пушкине» за 1824 г. [560]представляют собой семь документов, из которых четыре известны исследователям по копиям или отпускам, а три являются новостью и дают несколько новых деталей и штрихов к истории высылки Пушкина из Одессы.

Дело о высылке Пушкина освещает преимущественно роль графа Воронцова. Первое хронологическое упоминание о Пушкине, исходящее от Воронцова, находится в письме графа Воронцова начальнику штаба 2-й армии П. Д. Киселёву из Одессы от 6 марта 1824 г. Воронцов отражал здесь выдвинутые против него обвинения в том, что он поддаётся влиянию лиц неблагонадёжных и склонных к беспорядкам. Обвинение, которое могло быть чреватым последствиями в 1824 г., когда император Александр уже был объят настроениями мрачного, реакционного мистицизма. Стараясь отгадать, кого имел в виду его обвинитель, Воронцов писал: «Относительно же тех людей (на которых намекают) я хотел бы, чтобы взглянули, кто находится при мне и с кем я говорю о делах. Если имеют в виду Пушкина и Александра Раевского, то по поводу последнего скажу вам, что я не могу помешать ему жить в Одессе, когда ему того хочется, но с тех пор, что мы говорили о нем с Вами, я только еле-еле соблюдаю с ним формы, которые требует благовоспитанность в отношении старого товарища и родственника [561], и уж, конечно, мы никогда не разговариваем о делах или о назначениях по службе,— по всему, что до меня о нём доходит, он благоразумен и сдержан во всех своих речах и понимает, я полагаю, своё положение и, главным образом, тот вред, который он причинил своему отцу. Что же касается Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нём, я отправлю его отсюда и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу; я вполне уверен, что он ведёт себя много лучше и в разговорах своих гораздо сдержаннее, чем раньше, когда находился при добром генерале Инзове, который забавлялся спорами с ним, пытаясь исправить его путём логических рассуждений, а затем дозволял ему жить одному в Одессе, между тем как сам оставался в Кишинёве. По всему, что я узнаю на его счёт и через Гурьева [562], и через Казначеева [563], и через полицию, он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта — нельзя быть истинным поэтом, не работая постоянно для расширения своих познаний, а их у него недостаточно» [564].

Отношения графа Воронцова к Пушкину обрисованы в этом письме ярко и точно. Он совсем невысоко ценит поэтический талант Пушкина [565], лично он ему неприятен весьма, и он был бы в восторге не видеть его около себя; отношения графа к поэту высокомерны: едва два слова в неделю процедит граф поэту. Он бы и отослал его, если бы поведение его не было благоразумно и сдержанно. Но Пушкин был знаком не только с графом Воронцовым, но и с графиней тоже [566]. Об его увлечении графиней по Одессе говорили усиленно [567]. Прошло три недели, и отношение Воронцова к Пушкину круто переменилось. Надо сказать, что во второй половине марта Пушкин ездил из Одессы в Кишинёв [568], а в начале апреля Воронцов с женой уезжает в свои именья в Белую Церковь [569]. В сношениях Пушкина с Воронцовой происходит таким образом перерыв. В последние дни марта Воронцов принимает решение удалить Пушкина из Одессы. 28-м марта датировано письмо графа Воронцова графу Нессельроде — первый документ публикуемого нами дела. Этот документ был известен нам до сих пор лишь по копии или отпуску, сохранившемуся в деле новороссийского и бессарабского генерал-губернатора о высылке Пушкина. Дело это находится ныне в Одесском историческом архиве [570]. Текст подлинника публикуется здесь впервые. В копии имеется несколько разночтений, отвергнутых в окончательной беловой редакции. Так как нет никакого сомнения, что письмо, если не составлено самим Воронцовым, то [во] всяком случае тщательно им проредактировано, отступления копии приобретают некоторый интерес для характеристики автора письма. Даём перевод подлинника (на франц. языке), отмечая в примечаниях варианты черновика.