Евгений Воробьев - Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Кому-то посчастливилось увидеть знаменитого артиста или послушать любимого певца, его доводилось слышать только по радио. А кто-то предпочел цирк, где выступали клоуны Виталий Лазаренко, Бим и Бом. Удастся ли, и когда еще, увидеть фокусника, акробата, жонглера или дрессированных медведей?

Влекла не только редкая возможность отдохнуть, отрешиться на какое-то время от суровой повседневности, от житейских тягот и невзгод, от изнурительной работы, а случалось, от окопной жизни, от партизанской разведки, от бессонных дежурств в операционной или перевязочной…

Послушать музыку в ярко освещенном зале, переживать за "Парня из нашего города", проникнуться чувствами Татьяны Лариной, посмеяться над злоключениями жуликоватого цирюльника Фигаро или придурковатого царя Менелая, мужа "Прекрасной Елены", — в кии веки приобщиться к подлинному искусству, почерпнуть хотя бы толику на великого волшебного клада — музыки, театра, литературы, рожденных человеческим гением…

Мне приходилось до войны быть свидетелем театральных разъездов после громких премьер, оставивших след в истории театрального искусства пли музыкальной жизни столицы. Тогда восторженная публика долгодолго аплодировала, не покидая партера, амфитеатра, лож. Взад-вперед ходил занавес, и цветы благоухающим градом падали к ногам комиссара из "Оптимистической трагедии" или воскресших на просцениуме Ромео и Джульетты.

Но не меньшую зарубку в памяти оставил разъезд после спектакля в Москве, когда не из суфлерской будки, а громогласно, на весь зал объявляли "воздушная тревога!!!", когда зрители после спектакля разыскивали на затемненной площади свои машины — грузовики с поперечными досками-скамейками под брезентовым верхом, санитарные автобусы с красными (вечером черными) крестами, закамуфлированные по-фронтовому "эмочки", танкетки, броневики…

Сократилось и число экранов, освещенных лучом киномеханика. В некоторых кинотеатрах обосновались призывные пункты, расположились на постой истребительные батальоны, военные курсы. Несколько кинотеатров ("Художественный", "Великан", "Спорт", имени Моссовета) пострадали при бомбежке, другие лишились электроэнергии.

Первые боевые киносборники отставали от событий, не могли ответить на тревожные вопросы кинозрителей, режиссеры ограничивались съемками боевых эпизодов и короткими рассказами о подвигах. Отступление наших войск, эвакуацию, беженцев снимать не разрешалось.

Успехом пользовались довоенные фильмы "Суворов", "Фронтовые подруги", "Валерий Чкалов", "Свинарка и пастух", "Майская ночь", американский фильм "Песнь о любви" — действие происходило в Советской России.

После двухлетнего перерыва вновь увидели экран антифашистские фильмы "Профессор Мамлок" и "Болотные солдаты".

На картах немецких воздушных стрелков Большой театр значился как военный объект, подлежащий уничтожению.

Театр усердно замаскировали: фасад с колоннадой затянули декорацией к спектаклю "Князь Игорь". Квадригу Аполлона спрятали за трехэтажным фанерным домиком. Но слишком заметным было местоположение театра на площади, и, как ни усердствовали маскировщики, утаить от налетчиков столь массивное здание не удалось.

28 октября погода благоприятствовала воздушным разбойникам, день был солнечный, голубое небо в просветах облаков, за ними удобно прятаться "юнкерсам" и "хейнкелям".

Вражеский бомбардировщик вынырнул из-за облака, перешел в пике и бросил полутон-ную бомбу. В театр она не попала, разорвалась у центрального подъезда. Но сила её была такова, что здание качнулось, взрывная волна разрушила простенки подъездов и потолок в вестибюле…

Еще больше при бомбардировке пострадал театр имени Вахтангова на Арбате. В ночь на 24 июля актеры дежурили на крыше. Возглавлял пожарную оборону в звании политрука талантливый артист и режиссер театра Василий Васильевич Куза. Накануне налета состоялась премьера пьесы Лермонтова "Маскарад", Куза играл роль князя Звездича. Нелепо выглядела спецодежда на этих "аристократах" из "Маскарада": сапоги немецкого образца и летние комбинезоны из пьесы, сошедшей с репертуара, железные каски французских солдат из спектакля "Интервенция".

Около двух ночи в правый угол театрального здания угодила тяжелая бомба. Она разрушила часть зрительного зала, вестибюль, красное фойе; под развалинами оказалась и та часть дома, где находился штаб самозащиты.

Как рассказывает очевидец, тогдашний директор театра Я. М. Рожин, Куза вышел к подъезду, чтобы проверить, все ли ушли в бомбоубежище. Хотел убедиться, что никто из актеров не остался на улице, торопил всех, подталкивал к подъезду. В это мгновение взрывная волна подхватила его и смертельно ударила о колонну у входа.

На мемориальной доске в главном фойе театра, заново отстроенного после войны, в числе тридцати шести погибших на войне вахтан-говцев значится и заслуженный артист республики, парторг театра В. В. Куза…

Да, действующий в прифронтовом городе театр можно назвать военным объектом, как было указано на картах, розданных немецким бомбометателям.

Неумирающее искусство Москвы воодушевляло в дни войны ее защитников. Каждый спектакль, концерты на позициях или в госпиталях; талантливые "Окна ТАСС", выпущенные сатириками и карикатуристами; военная песня, запавшая в душу народа; повести, рассказы, стихи, написанные пером, приравненным к штыку, — все это наши духовные боеприпасы. Они повышали боеспособность фронта и тыла в их священном единомыслии, общности чувств, согласии дел, несли заряд бодрости, терпения, веры в конечную победу.

Человек стоит в кузове полуторки, держась за шаткую кабину, упершись в нее коленями. Он вглядывается вперед, где в белесом тумане вырисовывается московское предместье.

Глаза слезятся от ветра и снега, колючего, как битое стекло. Человек стоит на сквозном ветру. Глубже втягивает голову в плечи, надвигает ушанку на глаза, но, не отрываясь, смотрит вперед. Полуторка подпрыгивает на выбоинах, каждый раз встряхивая пассажиров, сидящих на соломе. Скорей, скорей!

Москва лежит на перепутье военных дорог, и судьба забросила в город военного корреспондента, который вместе с расчетом тяжелого орудия держит путь на другой участок.

Только теперь понял, как любит свой город. Он волнуется, будто спешит на свидание с любимой после долгой разлуки и хочет поскорее вглядеться в ее потемневшие от горя, но прекрасные черты.

Да, изменились московские пригороды. Хоть и заколочены пристанционные киоски — зеленые, голубые, желтые, — на дачных платформах многолюдно. А прежде в ненастные ноябрьские дни бывало пустынно.