Михаил Тяглый - Холокост в Крыму

Советская женщина не пожелала учесть выгоды от своего нового положения и открывающиеся перед ней блестящие перспективы и умерла вместе со своим ребенком. ...

Бунжук лишился своей любимой дочери. При встрече со мною, в ответ на мой безмолвный вопрос, он заплакал...

Со смерти его дочери прошло несколько месяцев, а в квартире Бунжука продолжает висеть портрет «Гитлера-освободителя». Это, кстати сказать, первый случай и пока единственный, о котором я знаю ...

ГААРК, ф. П-156, оп.1, д.31, лл.56-150. Машинописная копия.

10.XI.1941 г. Сегодня третий день, как мы в руках фашистов. Шесть дней пробыли на окраине города, т.к. близ дороги находиться было опасно. Из дома страшно выходить. Идешь и стараешься ни на кого не глядеть. На окрик немецкого солдата нужно останавливаться. Ждешь чего-то нехорошего. Требует документ. На тебя смотрят злые недоверчивые глаза. Автомат наготове. На каждом перекрестке пулемет. Ловят молодых мужчин, куда-то уводят. Досадно за свою беспомощность. Как побитая собака идешь в свою конуру. В комнате все чужое, не находишь себе дела. Вокруг пусто, кушать нечего...

Изредка слышен далекий орудийный гул. Ловишь каждый звук. Сижу, пишу и боюсь, чтобы не вошли «арийцы» для расправы. Если услышу шаги, сожгу написанное.

Фред, измученный за эти дни, уснул как убитый. Муж, угнетенный происшедшим, безмолвствует. Не находишь темы для разговора. Удивляется, как я могу писать. Но это мое успокоение, и я хочу записать некоторые моменты. Уверена, что мой дневник когда-нибудь попадет в руки моих детей. Если меня убьют, его передадут мои соседи. Что-то будет с нами? Счастливы те, кто успел уехать и те, кто погиб в пучине морской. Им не придется переживать того, что ожидает нас.

Утром соседка принесла тарелку муки и немного картофеля. Значит, будем сегодня и даже завтра сыты. Вчера не ели ничего. На базаре купить ничего не удалось, так как не было никого. Да и не шла пища в горло. У Рейферов сегодня были «гости» — четыре германских офицера. Случайно зашла в тот момент и я. При виде немцев кровь застыла в жилах, но уйти было нельзя. Пьяный голос позвал: «Мадам, мама, иди сюда». Протягивая стакан с шампанским, тоном приказания сказал: «Тринкен зи битте [90] Пожалуйста, выпейте (нем.) , мы не тигр, кушать не будем. Их тоже есть мама...» Невольно навязалось желание гибели и ему и его маме. Какое мне дело до всех вас? Пить отказалась, сославшись на больное сердце.

Рейфер спросил у одного из них: «Что будет с нами, евреями, нас убьют»?

— Нет, зачем убивать? Все будете работать на своя земля, торговать и прочие блага, — обещал благодетельный офицер. Прощаясь с хозяевами, пожали им руки и, галантно раскланявшись, ушли. А во дворе слышался их наглый смех, и в разговоре между ними понятен был весь смысл их добрых обещаний.

После ухода господ никто не находил слов для бесед, и я ушла домой. ...

13.XI. Утром прошлись по городу, чтобы прочитать наклеенные на столбах приказы. Ноги подкашивались от ужаса. В каждой строке приказа слова «жидовско-большевистское правительство» наводили ужас. ... Каждый приказ дышал смертью для его нарушителей.

17.XI. Сегодня в 5 часов вечера послышались шаги по коридору. Сердце перестало биться. Все соседи сидели у нас и мирно беседовали. Никто не шевелился. Я решила выйти. Открыла дверь, и страх обнял меня всю. Шли четверо офицеров, впереди один со стеком. В голове моментально пронеслось много вариантов расправы с нами. Поборов свое чувство, спросила по-немецки, что хотят господа офицеры.

Услышав немецкую речь, переглянулись, но ответили приветствием. Затем вошли в комнату, огляделись. Предложила им сесть. Сидят как идолы, выхоленные, надушенные. Поинтересовались, что мы делаем, что кушаем. И опять обещания хорошей жизни. ...

19.XI. Утром зашел один из вчерашних посетителей. В очень вежливой форме спросил, не могу ли постирать им белье или порекомендовать кого-нибудь. Пришлось взять на себя эту стирку, т.к. обещали принести продукты и хлеба за работу. Кушать совсем нечего, надеяться не на кого. Жаль Фреда. Проработала сегодня до опухоли рук. Обидно, что приходится мыть грязь наших врагов. На рубашке одного были следы крови. Невольная радость — все-таки тебя поцарапали малость, придет день, когда и ты отправишься к праотцам.

20.XI. Сегодня сдала белье. Работала вместе с Коварской. Работой остались довольны. Заработали по 2 куска мыла, по буханке хлеба и по 6 марок каждая. Один из офицеров за время посещения нас не проронил ни слова и только присматривался ко всем нам. Несмотря на его молчаливость, он как-то выгодно отличался от своих товарищей. По их уходе, стало немного легче, но какая-то обида таилась внутри.

28.XI. Восемь дней не удалось ничего записать, да, пожалуй, ничего особенного и не произошло за эти дни, если не считать нескольких убитых граждан на улице. По утрам находили их убитыми на дорогах. Кто они, за что убиты — неизвестно. Спрашивать некого, да и опасно. Такой счастливец оказался и в нашем переулке. Лежал вниз лицом, в голове зияла дыра. Проходящий немец ткнул палкой в голову. Не могла идти дальше, вернулась домой. Нет покоя и мертвым.

Вывешенный приказ о нашивке звезд на одежду евреям резанул по сердцу. Дрожат руки, слезы застилают глаза. Пришиваю «украшение» на одежду мужа. Фреду не сделала — он сын русской матери.

На улицах мелькают белые звездочки на спинах и груди многих граждан. Некоторые из них подвергаются насмешкам и побоям. Один румынский офицер избил одного еврея ни за что, германский солдат ударил в живот бывшего торговца на базаре. Все это не обещает ничего хорошего. Поговаривали мы с Аркадием удрать в лес, но ни тот, ни другой не может идти — оба больные. Фред очень удручен всем этим, никуда не выходит, на его голову тоже перепадают насмешки со стороны его товарищей. Сегодня была регистрация в еврейской общине семей. Зарегистрированы и мы. Что будет дальше?

29.XI. Вывешен приказ немецкого командования — все евреи должны переселиться в гетто — бывшая тюрьма. В течение трех месяцев они не имеют права никуда выезжать. Хождение по городу для них от восьми часов утра до двух часов дня. Работать могут. Кто может вообще не работать? Аркадий работает по приказанию командования по остеклению бывшего санатория БВО. За это имеет жалование (неизвестно еще, какое) и обеденную карточку в горстоловую. На завтра собираю его на жительство в «новой квартире». Договорился быть в одной комнате с Коварской. Тяжело, но неизбежно. Я не пойду, хотя решила быть с ними до конца. По совету старшины еврейской общины, нужно остаться и спасти мальчика.