Генрих Фосслер - На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812-1814) и мемуары (1828-1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера

16 апреля новый бригадный генерал Орнано делал смотр, выразил удовлетворение нашей выправкой и пожелал нам удачной дороги в Польшу. После перехода через Одер мы направились по дороге в Познань. Еще в тот же день мы проходили мимо поля битвы при Кунерсдорфе, но не имели возможности осмотреть его поближе. Начиная от Франкфурта местность становится все более печальной, пустынной, земля — все более песчаной, но в течение 2 1/2 дней мы все еще были на немецкой земле, пока 18 апреля не вошли в великое герцогство Варшавское. Первое польское местечко, городок Чермайсель, как мы полагали, должен был быть одним из самых дурных в Польше, но второй был хуже, третий еще более убогий и так далее. Хотя в этот день мне еще посчастливилось найти пристанище в бенедиктинском монастыре Парадиз. Внешность и внутренность свидетельствовали о достатке, но относящаяся к монастырю деревня и ее жители были совершенно нищие. Маленький ручей образует здесь границу между Польшей и Силезией, и с силезской стороны на нем также стоит деревенька. Ее не сравнить ни с одной из наших деревень, и тем не менее она представляла собой резкий контраст с польской, вероятно потому, что здесь не хозяйничали попы.

Попы, очевидно, везде одинаковы и похожи, сказал я себе, но все же злился. Меня угощали хорошо и поили польским вином, которое как таковое я должен был признать неплохим. Мои солдаты ели у баварцев кислую капусту и картофель и пили сивуху, [которая была] хуже, чем в других польских местечках без монастыря. Большая часть жителей тут все еще знает немецкий. На следующий день поход шел через большие равнины, которым редкие деревни, построенные как наши свинарники, сообщают еще более грустный вид. Когда после 8-часового марша я был деташирован с двумя взводами в деревню Ловин, я спросил сопровождающего о расстоянии до нее. Упертый поляк понимал меня не более, чем я его. Я хмуро последовал за ним и не нашел в этом местечке ни одного человека, который понимал по-немецки. Еще никогда я не чувствовал себя так неприятно, никто не понимал меня, нечистота людей была мне не менее отвратительна, чем нечистота их жилищ. Ненастная погода вынудила меня остаться в хлеву, который в Польше называют домом и комнатой. Когда я сравнивал мою квартиру в Кнаутхайне с этой, я готов был оплакивать свое положение и этих людей. Но я утешал себя, размышляя, что я не один в таком положении, но что и весь мой полк расквартирован примерно так же и испытывает такие же мучения из-за грязи, как и я. Это очень в природе человека — ощущать свои собственные неприятности менее глубоко или даже утешаться, когда знаешь, что твои собратья находятся в том же положении. Этот и 2 следующих дня, когда у меня были похожие квартиры, были мне очень тягостны, и я полагал, что хуже, наверное, мне быть уже не может. Как же я был бы счастлив, если бы это действительно было так!

В последующие дни монотонность нашего пути не способствовала тому, чтобы привести меня в лучшее настроение, но я постепенно привыкал к своему новому положению и вскоре стал находить его более удовлетворительным, так как уже выучил самые необходимые польские слова. 22 апреля пополудни мы достигли местности в окрестностях Познани и, к моей великой радости, были направлены для дневки в деревни немецких колонистов. Лучшее обустройство этих деревень и чистота жителей привела меня в восторг; казалось, я снова в Германии. Я считал своим долгом сначала спросить поселян, как долго они здесь и как им тут нравится. Привязанность этих добрых людей к своему бывшему отечеству, которое они сами никогда не видели, но о котором говорили с восторгом и обстоятельностью, так, как будто бы они жили там долгие годы, порадовала меня. Но уверения, что исконные жители их ненавидят, а также притесняют их и что поэтому они не могут быть благодарны своим предкам за перемену отечества, были огорчительны. Лишь немногие из них говорят на местном языке, хотя и родились здесь. Может быть, это также способствует тому, что они вынуждены испытывать от исконных поляков ненависть и давление. На дневке у меня было время дополнить свой дневник и еще раз обдумать марш в Польше. При этом тяжестью на сердце легли уверения нескольких образованных поляков, что за Познанью местность еще хуже. Пока у меня в общем было всего 3 совсем плохих квартиры, где я ночевал с моими хозяевами в одной комнате вместе со всем их уважаемым семейством — свиньями, козами, телятами, гусями, утками и курами. В Хельмо у Пинне я был во дворце графа Станицкого. Хотя сам он отсутствовал, но на основании разностороннего образования его молодых сыновей мы могли составить благоприятное впечатление об интеллектуальном уровне отца. Как обстояло дело с его нравственным образованием, я не знаю, но его деревня и крестьяне были совершенно нищие.

На следующий день при посредничестве командира моего эскадрона я был приглашен вечером к графу Пружимскому. Граф был малообразованный и вздорный, но с шляхетским гонором, графиня — чопорная матрона и, очевидно, еще более гордая. Дочь красива и хорошо сложена, талантливая, но очень заносчивая. Хорошенькая племянница, молодая вдова, похоже, не находила удовольствия в своем вдовстве и одобрительно смотрела на то, что расквартированный у графа плотно сбитый лейтенант любил с ней побеседовать. Угощение у старого графа было аристократично, но скудно; изысканные блюда, но их не хватало и для половины гостей; напиток, сравнимый скорее с уксусом, чем с пивом; на десерт — наперсток кислого венгерского. Перед ужином молодая графиня продемонстрировала свои музыкальные таланты, действительно заслуживавшие похвалы, а от исполненного ею вместе с младшей сестрой казачьего танца все были в восторге. Мы не могли оторвать глаз, и ничто не могло быть менее своевременным, чем известие, что в столовой накрыто. Несмотря на скудный ужин, я остался очень довольным, пока очарование не улетучилось по дороге на квартиру при виде жалких хлевов для людей.

24 апреля я с сожалением расстался с добрыми немцами, пожелал им счастья, которое они, впрочем, вряд ли нашли и до сего дня, и отправился в Познань. У Демзена, другой деревни немецких колонистов, полк соединился вместе и оттуда парадным строем прошел через Познань. Огромное число ветряных мельниц, окружающих на небольшом расстоянии город и которых особенно много при въезде в Познань с этой стороны, удивило нас так же сильно, как и напугало наших лошадей. В городе много добротно выстроенных, возникших при прусской власти улиц {328} 328 После раздела Польши 1793 г. Познань была включена в состав Пруссии. , и он отличается в лучшую сторону от большинства польских городов.