Генрих Фосслер - На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812-1814) и мемуары (1828-1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера

В деревне Ельня я размещался в доме вместе с другими восемью ранеными офицерами. Наша постель была на земле, выстланной соломой, взятой с крыш. Больным не хватало провианта, для раненых не было подходящего, давали только бульон из жесткого сушеного мяса, немного самого этого мяса и лишь изредка сносный хлеб. Медикаменты почти совсем отсутствовали. Из-за контузии, которая через 36 часов прошла, моя рана в голову приковала меня к постели на целых семь дней. Стоны моих товарищей по несчастью с ранениями различной степени тяжести наполняли комнату и похищали у меня ночью даже ту малую толику сна, которой я мог бы располагать в своем оглушенном состоянии.

16 сентября госпиталь перевели на час пути дальше от поля сражения, в усадьбу сельца Каржень. Здесь у нас было больше простора, больным были предоставлены отдельные комнаты, раненым — более светлые и уютные. После того как моя контузия прошла, меня причислили к легко раненым и я получил комнату вместе с лейтенантом фон З. {341} 341 Карл Людвиг Эмиль фон Зуков (см.: Дневник). О мемуарах Зукова см.: Введение, разд. 4. Ее можно было бы считать совершенно сносной, не будь в ней разбиты окна. Но этот недостаток лишал нас сна во второй половине ночи, и мы лишь с трудом могли противостоять проникающему холоду. Дни мы проводили частью сидя перед печью и поддерживая огонь, частью посещая других раненых, прикованных из-за своих ран к постели. Много приятных часов мы провели у обер-лейтенанта фон X., хотя и потерявшего ногу, но не потерявшего с ней свою веселость и легкий нрав {342} 342 Иоганн Фридрих фон Харпрехт. . Часто я коротал время за записями в дневнике, однако позже я отложил его в сторону. Но еще чаще мой товарищ по комнате действовал мне на нервы своей бесконечной болтливостью. Довольствие в целом было очень скудным, но после занятия Москвы до нас доходила иногда провизия получше. Здесь мы оставались до 5 октября, когда нас потревожил отряд так называемых мужиков-казаков. В первый момент, конечно, распространилось замешательство, но вскоре порядок снова восстановился и каждый вооружился против нападения так, как только это позволяли ему его раны. Шум, однако, не имел дальнейших последствий.

Между тем было решено, что необходимо оставить поместье и снова вернуться в наш прежний госпиталь. Но поскольку это пристанище было слишком убогим и тесным, способствуя большему распространению госпитального тифа, то и там мы оставаться не могли. Известие, что по другую сторону от поля сражения на расстоянии 1 1/2 часов есть покинутая деревня в хорошем состоянии, которую до того занимало наше шеволежерское депо, побудило нашего командующего госпиталем {343} 343 Генрих Константин Франц фон Дернбах (1771—1854). распорядиться посмотреть ее. Это задание досталось мне как самому крепкому из выздоравливающих.

В сопровождении шеволежера ранним утром 6-го я выехал из госпиталя. Вскоре я добрался до поля битвы — сначала отдельных трупов, потом целых куч. Мой конь едва находил достаточно места, чтобы идти. Часто мне приходилось ехать по трупам. Следующим возвышением был редут, который прикрывал левый фланг русских {344} 344 Речь идет о крайнем с южной стороны, одном из трех Багратионовых флешей. . Немало крови тут пролилось, прежде чем схватка решила, кто им обладает. Не останавливаясь, я продолжил свой путь между мертвецами. Зрелище становилось все более ужасающим. Вскоре я доехал до шанцев, которые располагались примерно в центре поля битвы41. Павшие лежали [тут] все более и более плотно, нагроможденные друг на друга вокруг позиции, столь часто переходившей из рук в руки. Рвы были полностью заполнены человеческими телами. Здесь вюртембергская пехота должна была выдержать жесточайший бой, и я видел сотни трупов в вюртембергской форме. С высоты этих шанцев открывался вид на большую часть поля битвы. Ужасны были следы свирепствовавших тут меча и огня. Люди и животные были убиты и изуродованы всеми возможными способами, на лицах павших французов еще читались разнообразные чувства, с которыми их застала смерть, — отвага, храбрость, холодность, ужасная боль; у русских — крайнее ожесточение, бесчувствие, тупость. Позиция у русских была великолепная, и лишь благодаря величайшим усилиям французов и их союзников удалось сбить храброго противника со столь выгодной позиции. Бессчетное количество трупов ярко свидетельствовало о том, что игра тут шла серьезная и что смерть пожала немереную жатву. Ужасное зрелище долго не отпускало меня, а страшная сцена глубоко врезалась мне в душу. И в преклонном возрасте я буду помнить о ней с содроганием. В ужасе я отвратил свой взгляд, и он упал на деревянный крест в центре шанцев, который я сначала не заметил. Я приблизился к нему и прочел следующую надпись:

Здесь, стало быть, нашел свое последнее пристанище мой добрый учтивый генерал, человек, который относился к подчиненным насмешливо и добро, храбрейший из храбрых, сотни раз смотревший в глаза смерти, все свои чины завоевавший на полях сражений, имея редкое счастье не получить ни единой раны. Здесь лежал этот сильный цветущий человек!

Я поворотил прочь, я видел уже достаточно. Я быстро пересек остальную часть поля битвы и после часа ускоренной езды достиг назначенной мне деревни. Сюда уже вернулось несколько ее жителей, которые пугливо наблюдали за моими действиями. На случай, если я встречу в деревне жителей, мне было предписано соблюдать величайшую осторожность, так как было уже повсеместно известно, что одиночных солдат ловят и убивают. После того как я исследовал положение и строения деревни, видя, как жители попрятались за своими ставнями, я повернул назад, осторожно и не мешкая, через лесок, который мне нужно было пройти. На поле битвы я полагал такую же прыть и осторожность ненужными, но и здесь я встретил мужиков, которые подбирали ружья и стреляли [из них]. Я по возможности объезжал их и с наступлением темноты вернулся в мою деревню Ельня.

Доклад о моем успешном задании заставил командующего отказаться от мысли о перемещении госпиталя назад в обследованную мной деревню. Вместо этого он принял решение послать сначала тяжелораненых и больных в Гжатск, а за ними следовать с остальной частью госпиталя, если для него найдется подходящее пристанище. Снова задание позаботиться о том и о другом пало на меня. Если первый раз задача была мне в тягость, то во второй она казалась мне опасной. Однако и от этого второго задания я не мог отказаться, так же как от первого.