Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Тем же прокламированием полного примирения Пушкина с правительством Николая I и восторженного преклонения перед его главой отмечены и замечания Юзефовича на записки Н. И. Лорера («Записки декабриста Н. И. Лорера», М., 1931, стр. 108, 200). См. ещё воспоминания о Пушкине М. В. Юзефовича в письме его к П. И. Бартеневу, опубликованном М. А. Цявловским в «Звезде», 1930 г., № 7, стр. 231—232.

Вольнодумец.

Широко распространённая в мемуарной литературе легенда о разгульной и безалаберной жизни Пушкина в Петербурге очень мало соответствует действительности. Достаточно напомнить, что в это самое время он с исключительным трудолюбием работал над «Русланом и Людмилой», что в это же время он стал «певцом декабристов», что, наконец, уже тогда он принимал деятельнейшее участие в литературной жизни столицы.

П. В. Нащокин зачислен Юзефовичем в гусары ошибочно. Ошибочно цитирует он и стихи Пушкина из послания к П. П. Каверину.

Как, кузен, и вы тоже виновны? — Быть может, виновен, но отнюдь не кузен.

«Рыжий Б.» — адъютант Чернышёва Н. А. Бутурлин, действительно написавший донос на то, что на Кавказе декабристы, в обход дисциплины, пользуются слишком большой свободой и разными послаблениями. Анекдот об ответе 3. Г. Чернышёва на допросе А. И. Чернышёву повторен Юзефовичем и в замечаниях на записки Н. И. Лорера («Записки декабриста Н. И. Лорера». М., 1931, стр. 109).

Когда рассказывали A. П. Ермолову, что Чернышёв-министр добивается графского Чернышёвского майората, то Алексей Петрович заметил: «Что же тут удивительного? Одежда жертвы всегда и везде составляла собственность палача».

«Библейская поэма», — конечно, «Гавриилиада», написанная Пушкиным в 1821 г., широко распространявшаяся в списках и только в 1828 г. путём доноса ставшая известной правительству. Пушкин, привлечённый к возникшему вследствие сего дознанию, вынужден был отрекаться от авторства и едва избежал новых преследований. Естественно, что его должно было смутить напоминание об этой поэме.

Пушкин, в «Гаврилиаде» осмеявший основные догматы христианства, а в Одессе бравший «уроки чистого афеизма», до конца жизни остался материалистом и атеистом. Это явствует хотя бы из той неохоты, с которой он на смертном одре вынужден был согласиться на приглашение к нему священника. Именно это и побуждало Юзефовича и ему подобных с особенной страстностью, но совершенно наперекор истине, доказывать мнимую религиозность Пушкина.

Жюстина, или опасные связи.

В Своих замечаниях на «Записки Н. И. Лорера» Юзефович писал, что А. Н. Раевского «Пушкин уважал, но боялся, — Александр Раевский держал его в большом к себе решпекте» («Записки декабриста Н. И. Лорера». М., 1931, стр. 193). Подробно об отношениях Пушкина и А. Н. Раевского см. у Вигеля.

Первая редакция этого стихотворения («Дионея») напечатана впервые не в посмертном издании, а в № 4 «Новостей Литературы» за 1825 г., то есть уже после рассказанного Юзефовичем анекдота, который столь же сомнителен, как и то, чтобы Пушкин пожертвовал четырьмя стихами из-за этой невинной пародии.

Неоконченный набросок элегии «Надеждой сладостной младенчески дыша» относится к 1823 г. Приводимый Юзефовичем 9-й стих следует читать:

Вера Александровна Нащокина, с 1834 г. жена одного из ближайших друзей Пушкина, П. В. Нащокина, прожила долгую жизнь, похоронив всех своих друзей и близких. Последняя хранительница живых воспоминаний о Пушкине, она умерла только в 1900 г. в большой нужде, всеми оставленная и забытая. В 1890-х гг. в газетах даже появлялись объявления с призывом помочь последней современнице Пушкина. Но, кажется, единственным практическим результатом этих воззваний явились редкие наезды к Нащокиной газетных репортёров, одному из которых мы и обязаны записью её рассказов о Пушкине, и другом великом её друге, Гоголе, напечатанных в 1898 г. в иллюстрированном приложении к «Новому Времени» (№ 8115, 8122, 8125, 8129; перепечатаны в книге Л. П. Гроссмана «Письма женщин к Пушкину», М., 1929). В следующем году у Нащокиной снова побывал репортёр, но она уже ничего почти не могла дополнить к своим прежним воспоминаниям (Н. Ежов, «У современницы Пушкина В. А. Нащокиной», «Новое Время», 1899, 8343).

Рассказы Нащокиной очень живо и ярко рисуют Пушкина в интимной обстановке, будучи, вместе с тем не только весьма правдивы, но и чрезвычайно точны, как об этом можно судить из сопоставления её воспоминаний с иными источниками.

В 1850-х гг. рассказы П. В. и В. А. Нащокиных были записаны П. И. Бартеневым (см. «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851—1860 гг.». Вступительная статья и примечания М. Цявловского. М., 1925; см. ещё М. А. Цявловский, «Бумажник Пушкина», «Русск. Библиофил». 1916, № 8).

Последний раз Пушкин пробыл в Москве с 3-го по 20-е мая 1836 г., работая в архивах и занимаясь делами «Современника». Всё это время он прожил у Нащокиных.

Согласно рассказу В. А. Нащокиной, записанному П. И. Бартеневым, «Пушкину очень понравилась песня эта; он переписал её всю для себя своею рукою, и хотя вообще мало пел, но эту песню тянул с утра до вечера» («Рассказы о Пушкине», стр. 46).

В письме к Нащокину от 24 ноября 1833 г. Пушкин вспоминал: «При выезде моём из Москвы Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезть с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике».

Эпизод этот в действительности произошёл в 1833 г. Пушкин писал Нащокину: «Дома нашёл я всё в порядке. Жена была на бале, я за нею поехал и увёз к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи» (письмо от 24 ноября 1833 г.).

В конце октября 1835 г. Пушкин писал Нащокину: «Моё семейство умножается, растёт, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться». И другой раз: «Вот тебе анекдот о моём Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить чего ему хочется. На днях говорит он своей тётке: „Азя! дай мне чаю: я просить не буду“» (27 июня 1836 г.)

22 июля 1837 г., когда с момента роковой дуэли прошло уже полгода, Нащокин писал Соболевскому: «Смерть Пушкина для меня уморила всех, я всё забыл, и тебя, и мои дела, и всё… Ты не знаешь, что я потерял с его смертью, и судить не можешь о моей потере. По смерти его я сам растерялся, упал духом, расслаб телом. Я всё время болен… Радикально лечиться я не могу: время нет, денег нет и душевного покоя нет» («Красный Архив», 1928, т. XXIX, стр. 222).