Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Хронологическая ошибка мемуариста: «Евгений Онегин» начат в Кишинёве 9 мая 1823 г.

Речь идёт о стихотв. «Пророк». (Подробно см. у Соболевского, стр. 129 [См. «Квартира Пушкина в Москве», окончание. — Прим. lenok555 ], и примечание, стр. 578 [139]).

В другом месте о возвращении Пушкина в Москву Шевырёв писал: «Вспомним первое появление Пушкина, и мы можем гордиться таким воспоминанием… Мы ещё теперь видим, как во всех обществах, на всех балах, первое внимание устремлялось на нашего гостя, как в мазурке и котильоне наши дамы выбирали поэта беспрерывно… Приём от Москвы Пушкину одна из замечательнейших страниц его биографии» («Москвитянин». 1841, I, стр. 522).

«Это чтение происходило в сентябре 1826 г. По приезде П[ушкина] в Москву… — вспоминал С. А. Соболевский: — читал он у меня, жившего на Собачьей площадке, в доме Ринкевича (что ныне Левенталя) Бориса в первый раз при М. Ю. Виельгорском, П. Я. Чаадаеве, Дмитрии Веневитинове и Шевырёве» («П. С.», XXXI—XXXII, 1927, стр. 40).

Шевырёв, конечно, совершенно сознательно преувеличивал «живое сочувствие» Пушкина любомудрам и задним числом активизировал участие его в «Московском Вестнике» (ср. выше, стр. Полевого). Хотя Пушкин ещё в 1830 г. сочувственно отзывался о «молодой школе московских литераторов, школе, которая основалась под влиянием новейшей немецкой философии», но связь его с «Московским Вестником» продиктована была более всего желанием иметь собственную трибуну. Когда же выяснилось, что «Московский Вестник» нельзя сделать «своим журналом», Пушкин охладел к нему.

10 сентября 1826 г. Пушкин, как сказано, читал «Бориса Годунова» у Соболевского, 29 сентября — у Вяземского в присутствии Блудова, И. И. Дмитриева и А. Булгакова, 12 октября — у Веневитиновых. Конечно, эти чтения в тесных кружках литераторов не могли повредить распространению «Бориса Годунова», а напротив, должны были ещё более возбудить интерес читающей публики. И, действительно, в Петербурге, в первое же утро по выходе «Бориса Годунова», распродано было до 400 экземпляров книги («Лит. Газета», 1831, № 1, стр. 9). Но критика в массе отнеслась к «Борису Годунову» отрицательно, повторяя старые упрёки в отсутствии у Пушкина «возвышенных чувств», в «поверхностности», «прозаичности» и т. п.

В письме к H. Н. Раевскому 30 января 1829 г. Пушкин обещал ещё вернуться к Марине и Шуйскому. В набросанном им перечне своих драматических произведений и замыслов значатся «Дмитрий и Марина» и «Курбский». Указания на намерения Пушкина вернуться к темам смутного времени имеются и в дневнике Погодина («П. С.», XIX—XX, стр. 73, XXIII—XXIV, стр. 109). Очевидно, Пушкин действительно намеревался продолжить в этом направлении свою драматургическую работу, следуя примеру шекспировских хроник, но неуспех «Бориса Годунова» заставил его отказаться от этих замыслов.

Немецкого языка Пушкин никогда не любил и плохо владел им. Английским языком начал заниматься ещё с 1821 г., но, работая над «Борисом Годуновым», едва ли мог свободно читать Шекспира в подлиннике.

В конце ноября 1830 г. Пушкин писал Погодину по поводу его трагедии «Марфа-Посадница»: «Марфа имеет европейское высокое достоинство. — Я разберу её как можно пространнее — это будет для меня изучение и наслаждение». Подробно разбирая далее трагедию, Пушкин заключал: «Я вам говорю, что все это достоинства — Шекспировского». Пушкин и действительно готовил специальную статью о «Марфе-Посадиице».

Горячий поклонник и пропагандист Баратынского, Пушкин в письме к Погодину 19 февраля 1828 г. сетовал на Шевырёва: «Грех ему не чувствовать Баратынского, но бог ему судья».

Об «Андромахе» Катенина, получившей резко отрицательную оценку в статьях Шевырёва и Н. Полевого, Пушкин в 1830 г. писал, что это «может быть, лучшее произведение нашей Мельпомены по силе истинных чувств, по духу истинно трагическому» («Драматическое искусство родилось на площади…»). В рецензии на первую книжку «Современника» уже после смерти Пушкина Шевырёв писал: «Дружба была для него чем-то святым, религиозным. Она доходила в нём даже до литературного пристрастия: часто в поэте он любил и защищал только своего друга» («Моск. Наблюдатель», 1837, № 6, кн. 1, стр. 313). Замечание о том, что Катенин был старшим товарищем Пушкина по лицею — очевидная ошибка.

Упомянутые произведения Пушкина напечатаны впервые в «Моск. Вестнике», 1829, ч. I.

«Словом о полку Игореве» Пушкин занимался многие годы и особенно интенсивно, повидимому, в последний год жизни.

В 1843 г. Шевырёв писал: «Известно, с каким усердием Пушкин изучал памятники древней словесности. „Слово о полку Игореве“ он помнил от начала до конца наизусть» («Москвитянин», 1843, ч. 3, стр. 237). А в своём курсе лекций Шевырёв отмечал, что «Пушкин готовил издание „Слова о полку Игореве“. С глубоким уважением говорил он об его поэтических достоинствах и не сочувствовал нисколько мнениям скептиков, которые всего сильнее действовали в это время. Нельзя не пожалеть, что он не успел докончить труда своего» (цит. по Майкову, стр. 354). «Скептики», возглавлявшиеся М. Т. Каченовским, оспаривали подлинность «Слова», считая его позднейшей подделкой.

Об этом чтении «Бориса Годунова» сохранился позднейший отзыв Погодина: «Первые явления выслушаны тихо и спокойно, или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались… Мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчание, то взрыв восклицаний…» («Русск. Архив», 1865, стр. 95—96).

Записка М. И. Пущина обязана своим происхождением Л. Н. Толстому, который в годы работы над романом о декабристах усиленно искал встреч с бывшими деятелями тайных обществ, выспрашивал их воспоминания и побуждал к составлению мемуаров. В 1857 г. он писал П. В. Анненкову: «Посылаю вам, дорогой Павел Васильевич, записку Пущина, с которым мы живём вместе в Clarens, canton de Vaud. Записка презабавная, но рассказы его изустные — прелесть».

Михаил Иванович Пущин (1800—1869), младший брат лицейского друга Пушкина, И. И. Пущина, сосланный на Кавказ за причастность к восстанию декабристов и, в солдатской шинели, игравший значительную роль в ходе русско-персидской и русско-турецкой кампаний, близко знаком был с Пушкиным ещё до их встречи за Кавказом. Это обстоятельство, отличающее Пущина от всех других кавказских знакомцев Пушкина, оставивших о нём свои воспоминания, сразу же предопределило ту короткость и интимность в их отношениях, которая, в свою очередь, обусловила глубокий интерес содержательной записки Пущина, служащей как бы реальным комментарием к «Путешествию в Арзрум».