Денис Хрусталёв - Русь от нашествия до «ига». 30–40 гг. XIII в.

В начале 1240 г. особенное впечатление на современников произвел поступок киевского князя Михаила Всеволодовича, который после «проведения переговоров» с Менгу-ханом, послов которого убил, затем просто бежал из своей столицы в Венгрию:

«Князь Михайло же послы избы, а самъ бежа ис Киева за сыномъ въ Угорскую землю [передъ Татары]» [439].

Возможно, конечно, как отмечали многие исследователи, что князь направился за границу в поисках помощи и содействия. Однако ничего подобного Михаил в Венгрии не получил. Более того, он чем-то разозлил венгерского самодержца, да так, что тот отказал Ростиславу в руке своей дочери, о чем, судя по всему, была предварительная договоренность, а затем вообще изгнал отца и сына Ольговичей из страны. После этого черниговские изгои направились в Польшу, откуда стали посылать за миром к Даниилу и Васильку Романовичам, владевшим теперь и Волынью и Галичем и Киевом.

Древнерусскую столицу после ухода из нее Михаила пытался захватить один из смоленских Ростиславичей — Ростислав Мстиславич. В городе он продержался недолго и был смещен со стола подоспевшими дружинниками галицкого князя:

«Ростиславъ Мьстиславичь Смоленского седе в Кыеве, Данилъ же еха и иня его» [440].

Сам Даниил Романович не решился оставаться на днепровских берегах. Как сообщает летопись, он «вдал»город «в руки» посаднику Дмитрию, для того чтобы тот «обьдержати противу иноплеменьныхъ языкъ, безбожьныхъ Татаровъ, яко бежалъ есть Михаилъ ис Кыева в Угры…» [441]. Как считают большинство исследователей, раз Дмитрий был назначен властью Даниила, то последний тем самым предъявил свои права на столицу Руси. Но это был бы не вполне дружелюбный акт по отношению к Ярославу, который, надо полагать, имел свои виды на этот город. Возможно, Даниил намеревался просто выждать время, а потом уступить свое покровительство над Киевом на наиболее выгодных для себя условиях. То, что он оставил посадника из местных бояр, а не сел сам, позволяет сделать именно такое заключение. Утверждение в городе Ростислава Мстиславича могло восприниматься как захват, а Даниил как бы соблюдал права других, более весомых претендентов. Владимиро-Суздальский князь в этом случае должен был понять, что галицкий союзник действовал в его интересах. Именно после обретения Киева Даниил, судя по летописи, послал во Владимир Залесский за своей сестрой, женой Михаила Черниговского, плененной в Каменце и увезенной на северо-восток. Ярослав благосклонно отпустил княжну, но своего наместника в Киев не послал (или, возможно, признал полномочия Дмитра). Он тоже ожидал волны Батыева нашествия, которая вскоре должна была пронестись по южнорусским землям. Даниил после этого мог посчитать свои союзнические обязательства исполненными, а альянс с Ярославом — исчерпавшим себя. Было ясно, что северорусские княжества, возглавляемые Ярославом, не желали вступать в новое противостояние с монголами, ради прикрытия не пострадавших пока земель Галиции, Волыни и Киевщины.

Зимой 1239–1240 гг. Батыевы войска пожгли города по Клязьме и Муром. Это должно было отрезвить Владимирского князя, слишком увлекшегося своими авантюрами в далеких регионах. После известия об этом монгольском нападении в суздальской и связанных с ней летописях следует примечательная по значению и важности фраза:

«Тогда же бе пополохъ золъ по всей земли, и сами не ведяху и где хто бежить [отъ страха]» [442].

В результате монгольских рейдов 1239 г. население Руси окончательно убедилось в том, что единовременным вторжением дело не обойдется. Политика широкого фронта, облавы и террора, проводимая Батыем, должна была произвести впечатление на жителей Северо-Восточной Руси, региона, который ранее практически никогда не подвергался опасности нападения кочевников. За 100–200 лет до этого люди бежали из южнорусских областей на север и северо-восток в страхе перед набегами половцев и печенегов. Теперь их потомки столкнулись с внезапными атаками кочевников и здесь. Паника обуяла население Суздальского Ополья. Люди не ведали, куда бежали. Эта волна миграции охватила очень большой по площади регион. Отдельные группы заходили глубоко в Европу, а другие забредали далеко в северные леса [443]. Повлиять на эти процессы князь имел мало власти.

Теперь спустя два года эффект от Батыева нашествия был действительно достигнут. Уход людей и запустение целых областей больно били по авторитету и благополучию находящейся у власти элиты. Князь Ярослав был поставлен на место и вынужден был осознать, что его счастье и благополучие находятся в подведомственных ему лично землях Северо-Востока, а не в увенчанных богатой историей и традицией, но теперь обреченных областях юга. Можно сказать, что, отпраздновав свое 50-летие (8 февраля), владимирский властитель вернулся к осторожности, остепенился и углубился в обустройство собственных владений [444]. Он строил новые крепости (например, Тверь), восстанавливал старые, заботился о возрождении хозяйства и возвращении бежавших в леса людей [445]. Было ясно, что будущее его земли — в сохранении как можно более длительного мира с монголами. Ради этого следовало использовать все: и подарки, и выходы, и дани, и переговоры, и унижения, и слезы, и молитвы.

Весной 1240 г. Ярослав отпустил к Даниилу его сестру, жену Михаила Черниговского. С ней, надо полагать, отправилось и небольшое посольство, призванное сообщить галицкому князю перспективы участия Владимирского княжества в дальнейших событиях на юге Руси — этого участия не будет. Северо-восточный союзник оставлял Даниила наедине с благоприобретенным Киевом и монголами у порога.

Став властелином русского Юга, волынский князь оказался «халифом на час». Нет никаких сомнений в том, что в последние месяцы перед подходом Батыя к Киеву Даниил судорожно искал в соседних землях дополнительные воинские контингенты, способные противостоять кочевой орде. Собственных сил у региона было явно недостаточно. Изматывающая более чем десятилетняя междоусобица поглотила огромное количество людских ресурсов и боевой мощи княжеств. Не было единства и в стане Рюриковичей. Ярослав уклонялся от конфликтов с Батыем, а с другим авторитетным властителем, Михаилом Черниговским, сохранялось состояние войны.

И в это время летом 1240 г. изгнанный из Венгрии Михаил Всеволодович присылает в Галич послов с мольбою о мире:

«…присла во Михаилъ послы къ Данилу и Васильку и реч: «многократ съгрешихове и многократы пакости творях ти, что ти обещахъ — того не сътворих, аще коли хотех лювовь имети с тобою — невернии Галичане не вдадяхут ми, ныне же клятвою клену тись, яко николи же вражды с тобою не имамъ имети»» [446].