Яков Шафирович - Письма из Карелии 1941—1944

Теперь у меня дела обстоят следующим образом: рана на животе зажила, на правой ноге одна зажила, четыре заживают, левая нога в гипсе — там тоже зажила уже. На правой ноге кости не задеты, с утра до ночи муштрую я ее; покоя не даю — развиваю. Там мышцы не пускают ее сгибаться и разгибаться, вот я ее и разрабатываю, чтобы восстановить ее полностью. И левую ногу дергаю под гипсом, елико это возможно, чтобы когда снимут гипс ее было легче разработать. Я, когда лежал в прошлый раз, в деле разработки тугоподвижностей — стал знатоком и вот теперь все свои знания мобилизовал на то, чтобы ноги свои сделать полноценными. Врач терапевт, глядя на мои ноги сказала, что я поеду отдыхать после го-ля. Я считаю что она ошиблась, мой опыт (я в прошлый раз нагляделся) говорит, что если не в марте, то в апреле я вернусь в строй. И сейчас делаю все возможное чтобы ноги были ногами. Думаю — удастся.

Самочувствие мое прекрасное. Ничего абсолютно не болит, сплю хорошо, t° нормальная, аппетит хороший, с утра до ночи читаю. Кстати сказать кормят замечательно. Я просто удивлен. Пироги и прочее, ем и о вас вспоминаю. Так как то неудобно даже становится. Возможно, что я поеду еще в г. Архангельск.

Сейчас каждый день жду Васю. Пока на мое письмо он не ответил. Вероятно увидимся еще.

Целую крепко. и маму.

Привет всем. Не беспокойтесь обо мне.

С приветом Яков.

69.

15 января 43 г.

Здравствуй, мама! Дела мои идут замечательно. К удивлению всех врачей все мои раны покрылись корками и уже лежу я без бинтов.

Сегодня был знаменательный день — я, обняв сестру и врача в одной рубашке прошел целых 4 метра. Вернее меня перетащили, но я опирался на правую ногу и к моей радости оказалось, что она в полусогнутом состоянии выдерживает тяжесть моего тела.

А вчера был поистине исторический день в моей жизни. Представь только: пришел меня навестить Вася!!! Он, под угрозой гауптвахты, умудрился сбежать из своей части, но, когда пришел в го-ль, то начальник его не пустил и пригласил его притти в воскресенье. Тогда Вася пошел напролом и на свое счастье наткнулся на одну молодую врачиху, лет 23 от роду. Она как раз меня очень хорошо знала. В результате мы встретились. Сегодня она мне сказала, что у него так «блестели глазенки», что она не могла ему отказать. Лежу я и вдруг: «Шафирович, к вам гости!» Оборачиваюсь… Вася, как увидал меня, как бросится! После крепких и радостных рукопожатий и даже поцелуев (!) (ты ведь знаешь Васин телячий характер — это между нами) начались бесконечные разговоры. С 7 ч. до 11 ч. вечера мы не могли друг на друга наглядеться и наговориться. Что только не вспомнили?! Я так, мама, доволен этой встречей, ну, словно в Ногинске побывал. Мне сегодня уже заметили, что я весь день лежу с улыбкой на устах, так переполнила мое сердце радостью это встреча.

Вася сильно вырос, но лицо не изменилось. Щеки покрыты свежим румянцем, лицо выглядит молодо, чувствуется, что парень полон сил и энергии. Выглядит он во сто раз лучше, чем выглядел раньше. Чувствуется, что на войне парень еще не был! Обо мне он сказал, что похудел и что по лицу чувствуется, что «поездил», однако больших изменений не нашел. Завтра я его жду с утра. Обещал притти и нарисовать меня. Если не придет, то мы больше не увидимся, так как мне предстоит путешествие в город, где я лежал той зимой. Следующее письмо будет оттуда. Как приеду, пошлю телеграмму. Мама, не вздумай сделать глупость, вроде приезда ко мне, как ты собиралась в прошлый раз. Это не просьба, а категорическое предупреждение. А то ведь ты, я знаю, возьмешь да и приедешь, а потом сама расхлебывать месяца два будешь. Да, посылка твоя пришла в день боя. Идя в бой я все злился, что рукавицы недалеко, а итти воевать приходится без них. Так я ее и не получил. Я думаю, что ты не будешь возражать, если ее используют мои боевые друзья. А может еще и перешлют. Быть может на этот раз я и попаду в Ногинск. Тогда увидимся. Мать Н. Островского говорила сыновьям: «Только и вижу вас, когда покалечитесь». Ну, пока. Чувствую себя замечательно. Абсолютно ничего не болит. Сюда не пишите больше. Привет всем Яков

70.

23 января 43 г.

Здравствуй, мама! Вот и уже третий день лежу в г. Архангельске, в том самом госпитале, где я уже лежал. Трудно описать тебе ту радость с которой меня здесь встретили старые знакомые. Пришел нач. г-ля с которым я был знаком всвязи с твоим письмом в прошлом году к комиссару. Он остался очень доволен, что я постарался опять попасть в этот госпиталь и, как мне рассказали сегодня сестры, всем рассказывает, что больной, которого они вылечили, опять вернулся и с наградой (!). Когда меня привезли, вокруг меня собрались около десятка знакомых и заставили по десять раз рассказывать, как воевал, за что наградили и так далее и тому подобное. Вчера приходила девушка, которая мастерски кормила меня с ложечки. Словом лежу здесь как почетный гость. Ходят, навещают, словно в родной город приехал. Во время этого ранения я только и делаю, что со знакомыми встречаюсь. Вася после первого раза еще два раза приходил, по часу стоял, выпрашивал свидание, и, наконец, над ним сжаливались (если можно так выразиться) и впускали. «Глазенки блестят, весь возбужденный — ну как его не пустить» — рассказывала мне после врач. От госпиталя он на лыжах гнался за машиной до вокзала и затем сидел в вагоне у меня до самой отправки поезда.

О чем только не говорили, о чем не философствовали! Я так доволен остался, что и описать трудно.

Ну, дела мои идут хорошо. Все раны зажили как на хорошой дворняжке. Что с левой коленкой ни я, ни врачи не хрена не знают. Сгоряча загипсовали, а что там — неизвестно. Когда снимут гипс, увидим. Может там ничего не повреждено, а может и повреждено. Может быстро вылечусь, а может придется в Ногинск ехать. Пока нахожусь в небытие. Числа 1 февраля гипс снимут. Тогда я здесь сумею получить полную информацию относительно моей коленки. А сейчас ничего не болит — чувствую себя прекрасно.

Ну, а как идут дела у вас? Интересно, как дела с печкой, починили? А дров, вероятно хватило с грехом до января, а теперь как выходите из положения? А как Лялька с чадами? Пиши обо всем поподробнее. Надо набраться сил и пережить последнюю (можешь мне поверить) военную зиму. Осенью Берлинский спрут лопнет, под натиском русского штыка — таково мнение великого стратега (!) — меня!!! Да, не вздумай опять писать письма в го-ль, да думать о поездке ко мне. Я убедился, что на это у тебя шариков более чем хватает. Ну, пока.

Привет — Я.

71.

Здравствуй, мама!

Получил сегодня первое от вас письмо от 28.1.43. Все там, конечно, выглядело, как я и ожидал. Очень меня тронула ваша скорбь, описание получения письма с роковым известием и прочее. Я считаю, что чувства невозможно выразить словами, тем более письмом. Всегда это выходит фальшиво, шаблонно. Поэтому я предпочитаю передавать свои чувства к людям взглядом и другими средствами. Но, нужно отдать Наде справедливость, ее описание меня тронуло, так я описанное очень ярко представил перед своими глазами: как мама читала письмо и т. д. Я как бы на миг перенесся в наш незабываемый, с ветром из всех щелей, домишко. Надя спрашивает, как меня стукнуло, все подробности. Я отлично все помню, т.к. по давнишней театральной привычке привык следить за собой как бы со стороны. Ходило нас в разведку 16 человек и такой малой группой вели бой около 3 хчасов. Дошло дело даже до артиллерии. Несмотря на то, что мы действовали на льду озера у их берега, несмотря на, буквально, шквал огня мы задание выполнили успешно. Но в последние минуты боя меня что то подкинуло и бросило на снег (от иступления я не слышал ни выстрелов, не разрывов). Я ощупал себя дырок и мокроты нигде не обнаружил и пошел продолжать выполнение приказа. Боли я никакой не чувствовал, но голова стала мутиться, хотелось лечь. Я опять себя ощупал: что, думаю, если приду, а и не ранен — ведь позор — кто тогда поверит, что не просто струсил. Крови опять не нашел, но слабость давала себя знать все сильнее. Тогда я оставил за себя заместителя и пошел. Как мне хотелось лечь! Три раза я ложился, но заставлял себя вставать. Когда я почувствовал, что живот колит, мне стало, помню, так жалко самого себя, что вот дойду и там умру, ведь в живот — это дело весьма серьезное. Как бы то ни было, под конец, оглашая воздух таким матом, какого в Ногинске и не слыхивали, я проделал эти полтора километра, которые отделяют нас от фашистов. Ко мне подбежал капитан, обнял меня под руки и отвел в землянку. Там санинструктор раны перевязал, из которых кровь совсем, почему-то не текла. Они были все вот такими: [ нарисован овал 5х7 мм ].