Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 6

В Крутец едем этой стороной, но в Гагино крюк не даём, расстояние порядочное, а день короток. Отлогости, распадки, подъёмы на местности — поднесь как было, одни поля невозделанные тошнят нынешней тошнотой. Наконец Александров, река Серая, где Грозный утопил очередную жену, с каретой и кучером на облучке, светлейшие стены духовной лечебницы — монастыря. Почти безошибочно берём направление к Крутцу, но всё же спросили долговязого парня, и тот показал: правильно, версты четыре отсель. Крутец и вправду на взвозе, на горушке. Вот изреженный елушник расступился, обнажив крутой подъём просёлка, и выглянула ровная, как стол, улица — теперешнее село.

Первое, что бросилось в глаза — старинный бревенчатый дом с «галдареями» по бокам, по-теперешнему с верандами, с непременным мезонином. Оказывается, это охотничий особняк купца Зубова Павла Васильевича, александровского богача и землевладельца. Вон внизу зубовские заливные луга с нанятыми покосчиками. Кому-нибудь и сейчас слышатся хруст срезаемых трав, задиристый говорок и смех средь благовонной поляны. А где же в селе храм ненаглядный, где он? Ровная, пустая улица, грязная дорога накатывается на нас, и более ничего. Иду спрашивать старушку Овчинникову, Марьей Яковлевной кличут. Вот она с весёлым взглядом и резвая на ногу, а ведь на девятом десятке. Запричитала, де был бы Николай Петрович, муж её, он бы всё показал, Нилуса хорошо помнил, а то помер как шесть недель, и осталась она, горькая вдовица, без опоры и рассказчика, с внучками о чём потолкуешь. С печки высунулись хорошенькие головки юниц, греются с холода, велят дверь поплотнее прикрывать.

Овчинникова бадик в руки, с ним способнее идти старому человеку, и тыча этой палкой в землю, повела к краю села.

— Вот тут стоял наш храм Успенский. Вот остатки каменных привратных столбов, повыше земля — тут была колокольня, уронили в 46-м году, и кирпич растащили, а это место, к нам поближе, под храмом было. Церковь закрыли перед войной, в 36-м, тогда же и разобрали.

А была она вся деревянной, кроме колокольни, но на высоком каменном основании (от него теперь и следов нет). Сынове Российские, что вы творили! Впрочем, помрачение нравов держалось всеобщее, сюда ль ему не докатиться?

Опять сказывает Марья Яковлевна:

— Могилка Нилуса, вот она, с правой стороны алтаря, напротив окна, где Никольский придел отгорожен. Как не упомнить, ведь пела я на клиросе, ни одной службы не пропускала, отца Василия чла за доброту и ровный голос. Могилку Нилуса и муж потом не раз показывал, любил о нём говорить.

Священник Василий Арсеньевич Смирнов, приютивший в мае 28-го года благочестивого писателя (в его доме Сергей Нил ус и умер), жил большой семьёй. У него было пятеро детей: Юлия, Александра, Сергей, Маруся (оставила воспоминания) и Валентина. Матушку звали Юлией Алексеевной, на ту пору ещё был жив её отец, диакон Алексей Михайлович.

Обширный дом Смирновых располагался у дороги, на улицу выходили четыре окна, по бокам тоже имелись окна. За домом сад и терновник, перед крыльцом чайные кусты — жасмин. Дом раскатали по бревнышку и свезли в соседнюю деревню Сорокино, пошёл под школу. А отец Василий после гонения за неподчинение обновленцам, после отсидки, поставил себе совсем небольшой домик на другом месте, двора через три, вон там. И его сейчас нет. Был домик при двух итальянских окошках внизу, с крошечным верхом на маленькую светелку, со скворешенку. Это строилось уже после смерти Сергея Александровича. В этом домике потом ряд лёт жила Елена Александровна Нилус, воспитывая четверых Марусиных детей. Когда клыкастый стиль жизни безпощадно утвердился и терпение истощилось, все Смирновы рассеялись кто где, то в Крутце доживала одна матушка. А как её не стало, хороминку оттяпал сельсовет. Под сельсоветом-то она и сгорела перед войной.

Стою посредине улицы и размышляю. Вот то село, куда майским ветреным днем 28-го года приехал в тонком, изношенном пальто Сергей Александрович. Присел на крылечке рядом с подругой жизни, со своей Еленой Александровной, дожидаясь хозяев. Пригласил его, с согласия отца Василия, Лёвушка, муж Маруси. И вот хозяева пришли, гости встречены, усажены в покойной комнате. Потекла беседа, благостная, прикровенная. Измученный угрозами и допросами в узилищах, чуждый массовому человеку и опаляемый ненавистью кровожадных властей, духовный писатель, некогда с светлым и весёлым взором, выглядел совершенно дряхлым и больным. Внешне он напоминал своего небесного наставника, преподобного Серафима Саровского. Только фигурой крупней, но также согбен и сед, и ликом похож; в руках палочка. Журнальная работа оставлена давно, потенциал надежды исчерпан, но собранности духа не утратил, и даже возросла укорененность в Православии. Всё тот же темпераментный стиль письма — вёл дневниковые записи и кое-что из них читал потом за столом новым друзьям — благовествовал, как живу быти нам. Тлело тело, но здравствовали духовные дарования его, покоряла умственная зоркость. Церковь подаст благодатные средства спасения, ведь, по слову Игнатия Богоносца, Господь облагоухал Церковь нетлением. Всё также «мы сильны есмы в делах и словесах». И чувствовалась большая сосредоточенность в себе, проявлялось неуклонное духовное восхождение.

Как ни велика повсюду утвердилась пропасть, а всё же и в селе кое-что было не за скобками жизни. Колокола звонили, служба в храме правилась истово, значительная часть крестьян не растеряла живого опыта Богопознания и не поддалась нажиму Неверов. Не о них ли сказано архимандритом Феодором Бухаревым: «Можно и землю пахать и дрова рубить, приобретая себе за этим делом Христа Господа»… Но гонимый Нилус ни с кем не входил в общение, всякое его слово могло разозлить надсмотрщиков из центра и повредить давшим приют. Сиял красотою христианства и молчал. А рядом слышалась многошумящая речь селян, порою вырывался огнь общественных страстей, комсомольцы затаили звериную злобу. Но дух есть свобода и творчество, Нилус оставался свободен в себе.

Не дремали и бесы. Обыски, посулы убийц расправиться, доносительство — весь бесовский букет налицо. Нет черты, за которую не переступят. Книжной силы боятся, но и её пересилят злодейством. Сохраняла помощь свыше, помогало заступничество угодников Божиих. Были воители, были и защитники. Вменилось праведнику слово Господне во спасение. В воспоминаниях Маруси Смирновой всё это хорошо описано.

Почил Сергей Александрович 14 января 1929 года, накануне памятного дня преп. Серафима, Саровского чудотворца. Мёрзлую землю рыли с трудом большим, отогревать нельзя — деревянный храм впритык. Хоронили всем селом 17-го, пришли даже зачумлённые комсомольцы. Крест поставлен был высокий, на нём надпись словес вечных. Вот теперь могилка эта и отыскана, благо дорога обочь прошла. Её проводили прямо по кладбищу, и всё размешано колесами. Думается, спас остов звонницы, он не попустил супостатам разъезжать где встрапится. И вот уцелела святая земелька храмовая, а подле — заветная могилка.