Мстислав Цявловский - Книга воспоминаний о Пушкине

— Я совершенно согласна, — сказала она, — что Иван Иванович читает отлично; но и самые стихи Пушкина, сколько я понимаю, превосходны.

— Я и не спорю, — заметил авторитет, — стихи весьма и весьма недурны; а главное, я вам скажу, — продолжал он, — что самое замечательное в этом гимне, так это то, что в нём всё правда, — всё, всё, всё, всё, до последнего слова: c’est la plus pure vérité, ce qu’on dit [109], — и при этом оловянные глаза авторитета умильно взглянули на Аделаиду, а всё общество несвязным гулом поддержало его мнение.

Аделаида отвечала оловянным глазам только улыбкою; но этой улыбкою, как бы высказывалось: «к чему все эти фразы, и на что они мне»?

— Mais, mon dieu, madame, ce n’est pas pour vous dire un compliment [110]; но, что правда, то правда: это вот так вас и видишь, — произнёс авторитет.

— Верю, верю, — бегло проговорила Аделаида.

А Андрей Андреевич, во всё продолжение приветствия авторитета, забегал в глаза Аделаиде. Этот поклонник — прислужник всё что-то хотел сказать ей, и уже не один раз шевелились уста, но не разрешались словом; однако наконец он решился, и почти сквозь слёзы начал просить позволения списать стихи: сейчас, говорит, спишу, в одну минуту спишу-с, уверяю вас, au nom du ciel [111]позвольте, Аделаида Александровна, ей-богу позвольте.

— Вздор, не стоите, — отвечала Аделаида.

И поплёлся мой Андрей Андреевич от козетки, как индюшка облитая шаловливым ребёнком.

Другие ещё петушились и говорили своё. Они утверждали: чем всё это списывать да переписывать, лучше всего сейчас же отправить к Гречу [112]и просить напечатать.

При этом заключении некоторые из утренних посетителей Аделаиды начали раз‘езжаться. Одним Аделаида кричала в след: до свидания; другим: merci; а иных, как, по её мнению, обязанных бывать у неё, пропускала без внимания; крепостные же двора её медлили от‘ездом, и между последними какой-то господин в очках при слове: просить Греча, заметил Аделаиде: тут просить нечего, только позвольте, так вы обяжете Греча, он рад будет, я его знаю, он мой приятель.

— Да к чему же делать это известным? — лукаво заметила Аделаида.

— Как к чему? — возразил приятель Греча, — ваша известность придаст новую славу венцу поэта.

Это замечание как будто соблазнило Аделаиду: — Ну пожалуй, — произнесла она в рассеянии.

— Вот и прекрасно, — произнёс господин в очках, — а между тем, — прибавил он, — позвольте-ка мне прежде пересмотреть их самому: мне кажется, что в этих стихах, в одном слове ударение не совсем верно; это бывает с Пушкиным.

— О, какой вы пюрист, — заметила Аделаида.

— Это необходимо, — сказал пюрист [113]; — впрочем Греч всё поправит: он не раз поправлял стихи Пушкина.

— Да, и очень, — заметил авторитет с важностью. При этом слове господин в очках взял альбом и начал перебирать его.

— Однако, вы не вздумайте увезти альбом сегодня: сегодня я не дам, а завтра пожалуй, — проговорила Аделаида.

— О нет, — отвечал пюрист, — я только хочу кой-что проверить. — Но между тем как он проверял стихи, какой-то господин, имеющий притязание на ловкость и успех в свете, над которым, как мы знаем, Аделаида негостеприимно трунила в это утро, заглянул в альбом её, что-то там заметил, злобно улыбнулся, и исчез, не прощаясь. Аделаида не обратила на это внимание, продолжала любезничать, рассыпаясь в похвалах Пушкину. Авторитет и другие поклонники поддерживали её мнение, уступая, разумеется, ей как царице салона, первенство разговора; как вдруг среди этой полутишины, раздался возглас приятеля Греча: боже, что это!

Этот возглас обратил общее внимание. — Что с вами? — сказала Аделаида, — что вы там нашли такое? — повторила она с недоумением, — подайте альбом!

— Ничего-с, ничего-с, право ничего, — отвечал взволнованный пюрист, не трогаясь с места; но даже и очки не могли скрыть его волнения.

— Подайте, говорю вам!

— Да зачем же? ведь вы читали, — произнёс, заикаясь, пюрист.

— Ах, какие вы несносные, — вскрикнула Аделаида, и вскочив с козетки, вырвала альбом. — Как мила! подумал Андрей Андреевич. — Что за огонь в этой женщине! — подумал авторитет; но приятель Греча до того перемешался, что схватил огромную шляпу авторитета, а свою малютку оставил, и сам удрал потихоньку.

Аделаида, раскрыв альбом свой, медленно возвращалась к своему месту, быстро пробегая строки; вдруг вся вспыхнула, на лице выступили пятна, глаза сверкнули, и альбом полетел в другую комнату.

Андрей Андреевич кинулся было поднять альбом, но окрик Аделаиды: «прошу не хозяйничать!» до того смутил прислужника, что он весь сжался в булавочную головку и юркнул в угол.

Всё общество Аделаиды притихло; все как будто замерли; один маятник на часах погасшего камина продолжал свой тюк-тюк, как полевой кузнечик, который резче слышится в удушливой тишине пред бурею. Но вот в глазах Аделаиды сверкнула молния, Аделаида заговорила.

— Хорош Пушкин, — сказала она, — хорош! Вот благодарность за моё покровительство! Merci г. рифмоплёт, merci!

Господин с оловянными глазами, хранящий постоянную важность, при слове рифмоплёт, засмеялся. Ah, comme vous êtes caustique [114], — заметил он Аделаиде. Но это замечание пропало, Аделаида не обратила внимания.

— M-e-r-c-i, — повторила она шёпотом, и губы её дрожали; но это относилось к Пушкину.

Авторитет, желая рассеять непонятное волнение Аделаиды, пустился было разбирать слово рифмоплёт, разбирать достоинства Пушкина как писателя, сравнивать его с другими, и тут же выражал своё участие к Аделаиде.

Аделаида взглянула на него с презрением: — Благодарю, — сказала она, — благодарю, но я не от всех же требую участия.

Глаза авторитета покрылись ржавчиной; авторитет задумался, но отвечал: mais, mon dieu, madame, — сказал он, — всё это я говорю только включительно, разбирая наших писателей.

— О, полноте пожалуйста с вашей полемикой, она мне и в журналах надоела, — быстро проговорила Аделаида, и снова пятна и снова гнев исказили лицо её.

И как знать, чем бы ещё разразилась новая буря; но вдруг неожиданно вошла старая графиня, тётка [115]героини нашей.

— Ах, тётушка! — произнесла Аделаида с улыбкой.

— Эта зачем притащилась? — подумала она.

— Я к тебе, милая, — начала графиня.

— Я это вижу-с, тётушка.

— Ну, да, — продолжала графиня с расстановкою, — была у Лизаветы Михайловны [116], да думаю, дай заеду к племяннице; да вот, как видишь, и заехала, вошла и не велела о себе докладывать. Bonjour mm-rs, — проговорила графиня, обращаясь к посетителям, и взглянув на племянницу, прибавила:

— Да что с тобою, милая, ты как будто не в духе? не вы ли, господа, её прогневали?

Все молчали, не находя ответа.

— Да я ничего, тётушка, это вам так кажется, — отвечала Аделаида.

— Чего, матушка, кажется: я тебя знаю; ну, да ничего, пройдёт; это что-нибудь нервное, — заключила графиня.