Денис Хрусталёв - Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1

Если сумь историки единогласно признают племенем, не входившим в даннический круг Руси, то зависимость еми оценивают по-разному. В современной иностранной литературе отношения еми с русскими определяется как соперничество, вражда, в условиях которой новгородцы часто совершали грабительские походы, брали дань [418]. На этом зависимость заканчивалась. Подробное обследование вопроса И. П. Шаскольским убедило многих советских исследователей в том, что Русь обладала более конкретной и постоянной властью в регионе [419]. Прежде всего, на это указывают сохранившиеся письменные источники. Во-первых, во вступлении к Повести временных лет, составленном около 1113 г., емь указана среди племен, плативших дань Руси:

«а се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Мурома, Черемись (Черемиса), Моръдва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимигола (Зимегола), Корсь, Норова (Нерома), Либь (Ливь)» [420].

Во-вторых, по уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г. новгородскому епископу передавались права на доходы, собираемые «изъ Онега», в том числе «у Еми скора», то есть меха, получаемые от еми в качестве дани [421]. И в-третьих, в шведской Хронике Эрика, составленной в начале XIV в., сразу за сообщением о покорении еми шведами в 1249 г. записано: «Ту страну, которая была вся крещена, русский князь <���…> потерял» [422]. Таким образом, шведы считали, что отбили землю еми у русских. Примечательно также, что в финском языке слово, означающее «оброк», «дань», «подать», звучит как aprakka , что выдает заимствование из русского [423].

На основании всего вышеизложенного Шаскольский сделал заключение о принадлежности земли еми к числу зависимых от Новгорода территорий. Однако эта зависимость носила традиционный для Руси патриархальный характер и выражалась только в уплате дани. Русские не вторгались во внутриплеменные отношения, никак осознанно не влияли на местный уклад жизни и на родо-племенную организацию; они никогда не строили на этих землях собственных поселений, укреплений или погостов [424]. Все свидетельства источников вполне укладываются в указанную схему, но выносят за скобки один неразрешимый вопрос: насколько регулярно собиралась русскими дань с еми. Практически к этому и сводилась полемика между западной и советской школами. Западные исследователи не собирались ставить под сомнение зафиксированные летописью русские походы на емь и следовавший за этим сбор дани, но считали, что в промежутках между этими походами никакой дани не собиралось. Наоборот советские исследователи указывали на регулярность поборов с еми, походы на которую совершались в качестве кары за перерыв в уплате.

Полагаем, что русский приоритет в покорении земли тавастов не вызывает сомнения, а сбор дани, даже если просто зафиксировать по летописи новгородские (и карельские) походы против еми (1042, 1123, 1143, 1186, 1191 гг.), производился достаточно часто [425]. Показательным также выглядит заимствование в финский язык из русского целого комплекса церковно-религиозных терминов: раррі (священник) от «поп», raamattu (Библия) от «грамота (письмо, книга)», risti (крест) от «кръстъ», и др. [426]. Они свидетельствуют о том, что и первое знакомство с христианством финны получили от русских, православных. Следовательно, плотность контактов еми с новгородцами в XI–XIII вв. была велика.

Первый поход на емь возглавил новгородский князь Владимир Ярославич. О нем сообщает летопись под 1042 годом:

«Иде Володимеръ сынъ Ярославль на Ямь. и победивъ я́. и помроша кони. у вои Володимерь (Владимировых). яко и еще дышющимъ конемъ. съдираху хзы (кожи) с нихъ. толикъ (только) бо бе моръ в конихъ (них)» [427].

Следующим походом, зафиксированным летописью весной 1123 г., руководил князь Всеволод Мстиславич:

«а на весну ходи Всеволодъ съ новгородьци на Емь, въ великое говение, и победи я́; нъ лютъ бяше путь, оже купляху по иогдте хлебъ» [428].

Оба раза источник отмечал особые трудности предприятия и оба раза сообщил о «победе». Речь со всей очевидность не шла о грабительских налетах, это были акции, связанные либо с вторжением (покорением), либо с подавлением бунта. В последующие годы, однако, формулировки явно изменились. В 1142 г. емь атаковала Ладогу и нанесла ладожанам большой урон: «Въ то же дето приходиша Емь и воеваша область Новгородьскую; избиша я ладожане 400 и не пустиша ни мужа» [429]. В том же году новгородцы подверглись атаке и шведского флота. В ответ, судя по всему, подстрекаемые новгородцами, на емь совершают поход карелы (1143 г.): «Въ то же лето ходиша Корела на Емь, и отбежаша 2 лоиву бити» [430]. Карельское нападение было неудачным, они потеряли 2 лодки ( лоивы) и отступили ( отбежаша). И в 1149 г. емь опять грабит новгородские земли — земли води. В этот раз новгородцы успели догнать и разбить интервентов [431]. Следующее упоминание еми в летописях относится к 1186 г., когда группа новгородских «молодцов» совершила на них грабительский набег:

«Тъгда же ходиша на Емь молодьци о Вышате о Василевици и придоша опять сторови, добывъше полона» [432].

Из летописного текста можно понять, что русское нападение было лихой авантюрой, налетом и грабежом. Что никак не вяжется с данническими отношениями.

В 1191 г. новгородцы организуют большой морской (на лодках) поход на емь с привлечением союзных карел:

«Ходиша новгородьци [в лоивахъ] съ Корелою на Емь, и воеваша землю ихъ и пожьгоша и скотъ исекоша» [433].

Интервенты жгут дома и секут скот. Видно, что это акция устрашения, возможно, связанная с попыткой покорения племени и закрепления даннической системы. В 1191–1192 гг. аналогичные походы новгородцы с князем совершили в Эстонию (на чудь) [434]. «Хроника епископов Финляндских» ( Catalogus et ordinaria successio episcoporum Finlandensium ) Павла Юстена содержит, не бесспорное, но вполне допустимое, сообщение о русском походе против шведских владений в Южной Финляндии и сожжении ими шведского замка Або в 1198 г. [435]

Таким образом, обзор источников показывает, что для начала XII в. мы вполне уверенно можем говорить о даннической зависимости еми от Руси, что и зафиксировано в Повести временных лет. Покорение могло быть связано как с событиями 1042, так и 1123 года, о чем судить затруднительно. Однако уже в 1142–1149 гг. мы фиксируем самовольные и антирусские действия еми, что может говорить об отсутствии у них каких-либо форм данничества по отношению к Новгороду в это время. Следующее летописное известие, которое можно связать с утверждением зависимости еми от Руси относится к 1191 г. Вероятно, именно после 1191 г. новгородская дань стала регулярно взиматься с еми. На это указывает и конфронтационная активность Новгорода в Финляндии во второй половине XII в., а также его стремление в это время к наведению податного порядка в покоренных племенах Эстонии.