Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Письмо родителям, [Кольберг] Троица [20 мая] 1934 г.

BArch. N 265/149. Bl. 25–27

[…] Большая речь Геббельса против критиканов, похоже, тоже оказалась не слишком полезна. Нападки на католическую церковь были как удар плеткой по лицу, и кардиналы в Риме этого точно не забудут. Рассказывают, что церковь уже готова выйти из договора о конкордате [292]. — Указание на то, что если заграничные евреи будут нам вредить, то мы в качестве компенсации возьмем в заложники собственных, — политически не менее неуклюже, а по сути аморально. Многое, что казалось верным, — то, что не надо во всем видеть плохое и нельзя лишать народ мужества, — из- за подобных промахов снова уходит на второй план. Один крестьянин из Мазурии сказал: сам Адольф–то хорош, но вот адольфыши опять всё испортят. […]

Письмо родителям, [Берлин] 23 июня 1934 г.

BArch. N 265/149. Bl. 34f. Ms.

Похоже, мы находимся в исключительно критической для национал–социализма ситуации. Внезапно каждому есть на что жаловаться, и то хорошее, что уже сделано, игнорируется и проклинается. Я не хочу тем самым защищать то, что мы все уже упрекали, да и под любым пунктом речи Папена, произнесенной восемь дней назад перед марбургским университетом, можно только подписаться. Геббельс воспрепятствовал ее публикации, тем не менее многим она знакома [293]. […]

Письмо родителям, [Берлин] 4 июля 1934 г.

BArch. N 265/149. Bl. 36–39f. Ms.

[…] События прошлых выходных наверняка поразили вас так же, как и нас [294]. Внезапность и жестокость атаки, видимо, потрясла всех одинаково. Верно то, что Рём [295]давно пестовал мысль стать диктатором Германии. Эта мысль укреплялась тем сильнее, чем яснее он видел, что его СА стали лишними в государстве. Если бы он встроил их разумным образом в армию, к чему постоянно стремилось министерство рейхсвера, всё закончилось бы хорошо. Но Рём хотел поддерживать не армию, а себя, и видел СА как ее замену.

Лично я могу сказать, что, по моему мнению, Гитлер должен был бы вмешаться прежде и не дать делу зайти столь далеко. Говорят, что более ранний момент не мог быть выбран из–за внешне- и внутриполитических причин. Но в интересах национал–социализма было избежать хирургического вмешательства с использованием лома. […]

Письмо родителям, [отель Антенберг, Берхтесгаден] 29 декабря 1934 г.

BArch. N 265/149. Bl. 74–76

[…] Моя борьба за Солдатский союз [296]неожиданно приняла интересный оборот: меня вместе с министром рейхсвера [297]вызвали к Гитлеру. Речь шла о вопросе, следует ли приписывать молодых парней, закончивших срочную службу, к СА или к Солдатскому союзу. Глава СА, конечно, выступал за свою организацию, мы — за свою.

Новое здание рейхсканцелярии, которое было построено еще при Брюнинге [298]и в котором теперь живет Гитлер, обустроено весьма прилично. Его рабочий кабинет — это очень длинная комната, в дальнем конце которой у большого окна стоит письменный стол. Когда генерал–полковник начальник штаба [СА] Лютце [299]и я вошли, Гитлер вышел из–за своего стола и стоя приветствовал нас. Меня он сначала долго сверлил взглядом с таким выражением лица, будто хотел сказать: а этот как ко мне попал. Мизансцена настолько затянулась, что вызвала у меня недоумение. Но внезапно его лицо прояснилось, и он дружески пожал мне руку.

Совещание протекало так: генерал фон Бломберг в качестве введения изложил постановку вопроса, после чего Гитлер сразу взял слово. Мы уселись за небольшим круглым столом у одной из стен кабинета, и он с ходу произнес полуторачасовую речь, не давая себя прервать. Часто у меня возникало ощущение, что он выступает не перед маленькой группой, а перед народным собранием. Его взгляд был направлен в угол комнаты, разгорячившись, он захлебывался словами и при этом жестикулировал, как будто оратор на митинге.

Как всегда, Гитлер начал с ab ovo: в древние времена каждый человек был сам себе ремесленник, воин, охотник и так далее, затем наступило время специализации по профессиям. Лишь тогда во многих областях знаний начался подлинный прогресс. Но, с другой стороны, подобное разделение имеет тот недостаток, что люди разных профессий отдаляются друг от друга. И прежде не существовало организации, которая и далее воспитывала бы людей в государственном духе после того, как они покинули армию. Так они все становились жертвами и добычей марксистов. Этого он более не потерпит ни при каких обстоятельствах. Каждый немец до конца своей жизни должен находиться в руках организации, ставящей задачу сохранить в нем государственное мышление.

Решить такую проблему крайне трудно. Мы, солдаты, жаловались на то, что у нас недостает офицеров, чтобы увеличить армию. Каково же ему, которому надо воспитывать 25 миллионов взрослых немцев? Откуда взять политических офицеров? Недостает даже журналистов, способных пристойно писать для газет. Эту проблему удастся преодолеть лишь лет через тридцать. Так что же, до этого момента ему отказаться от своего замысла? Ни в коем случае, пусть из–за неумелых рук многое и идет вкось.

Мы должны сейчас мировоззренчески воспитывать молодых людей. Заниматься этим лишь в рядах СА — неверно. Для 60 миллионов немцев хватит СА численностью в 1–1,5 миллиона человек. Туда должны вступать лишь те, кто по–настоящему жаждет политической борьбы. Для массы же остальных организацией, определяющей становление политической воли, должен быть Трудовой фронт [300]. Рядом с ними может спокойно существовать и Солдатский союз, не вмешиваясь в их дела. Он сам тоже состоит в Союзе своего бывшего полка [301]. Пять лет назад они страшились его появления как черт святой воды. Сейчас, конечно, он весьма почитаем, и они больше не отменяют мероприятия, прослышав, что он придет. Он вполне понимает, что люди, когда–то жившие вместе в казарме, хотят снова увидеться. Они спокойно могут этим заниматься и не помешают тем самым ни СА, ни кому–либо иному. Но всё нужно организовывать лишь на добровольной основе, без принуждения. В остальном он не советует министру слишком вникать в эти дела. «Вы чересчур интересуетесь деталями. Мне тоже приходится ограничивать себя. Если бы я этого не делал, у меня уже давно случился бы нервный срыв».

Было весьма интересно слушать его речь, хотя у меня было ощущение, что он тратит на это дело чересчур много времени. После своей речи Гитлер несколько потух. Чувствовалось, что он затратил много сил. К остальному, что обсуждалось, он не проявлял особого интереса. В заключение он сказал, что согласен с проектом документа, который, однако, не вполне соответствовал его прежним рассуждениям. Я этому, надо сказать, слегка удивился. Однако, когда он через несколько дней его подписал, он попросил генерал–полковника еще раз обдумать, хочет ли тот действительно использовать документ в таком виде. Он не советует. — После совещания он простился с нами очень дружелюбно и тепло.