Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Осенью 1941 г. грязные крестьяне, теснящиеся в грязных избах грязной деревни под названием Грязново, представляют для Хейнрици интерес скорее энтомологический. Он высокомерно лорнетирует их, почти как клопов, которых верный денщик извлекает из его брюк. По совету одного из своих переводчиков он даже перечитывает русскую классику — Николая Лескова и Льва Толстого — и находит в ней ответ на вопрос «Почему же в России всё настолько отсталое и заброшенное?» — потому что русские крестьяне добродушны и послушны, но ленивы и безынициативны. Коммуникация с местными сведена к минимуму: у них отбирают продукты, а в случае неповиновения вешают. На этом фоне идеи Розенберга о колонизации советской территории и превращении России в ресурсно–сырьевой придаток воспринимаются генералом одобрительно.

Проходит всего лишь год, и интенции в корне меняются. Нет, Хейнрици по–прежнему относится к русскому населению в целом неприязненно, но внезапно обретает интерес к психологическим нюансам, ранее игнорированным: желает склонить настроения местных жителей в свою сторону, радуется тому, что «общее отношение стало более дружелюбным и открытым» и даже соглашается с тем, что «лишь вместе с ними, а не против их воли следует завоевывать Россию. Кто владеет народом, тот владеет Россией». Впрочем, эти благие пожелания так и остались сухой теорией: до самого конца оккупации на занятых нацистами российских территориях не было введено никаких политических свобод.

Хейнрици шокировало падение нравов, глубина насилия и деформация человеческого поведения, которые он неоднократно сравнивал с Тридцатилетней войной. На его глазах едва надевшие униформу немецкие обыватели превращались в кровожадных и безжалостных ландскнехтов. Особенно показательна история Ганса Бейтельшпахера, одного из переводчиков генерала. Он родился в 1905 г. в немецком поселке под Одессой, учился сначала в Новороссийском университете, затем, перебравшись в Германию, в Штутгарте. Стал ученым–почвоведом, в 1933 г. защитил диссертацию, работал в Кёнигсбергском университете. Был призван в вермахт, служил в чине лейтенанта в разведотделе корпуса. Осенью 1941 г. организовал отряд по борьбе с партизанами, после чего «никогда не возвращался, не пристрелив или не повесив нескольких разбойников». Именно его Хейнрици просил не вешать партизан прямо под окном — натруженным очам генерала представал «не самый приятный вид с утра». Отметим, что после войны Бейтельшпахер не понес никакой ответственности за совершенные им преступления и продолжил успешную научную карьеру почвоведа в Брауншвейге.

Основную часть книги составляют почти ежедневные письма жене, отчеты семье и записи в дневнике с сентября 1940–го по июнь 1942 г.: подготовка к операции «Барбаросса», нападение на СССР, летние победы, осеннее наступление на Москву, поражение под Москвой и последующая ретирада с затяжным периодом кровопролитных зимне–весенних боев под Юхновом и Спас–Деменском.

Дополняют этот материал ключевые выдержки из корреспонденции и дневников предыдущего (январь 1915 — июнь 1940 г.) и последующего (июль 1942 — май 1945 г.) периодов, призванные продемонстрировать становление мировоззрения автора и изменения в нем стечением времени, показать его реакцию на основные исторические события: поражение в Первой мировой войне, реалии Веймарской республики, приход нацистов к власти и становление «новой Германии» с ее диктатурой и Нюрнбергскими законами, начало Второй мировой войны, поражение под Сталинградом, оборонительные сражения 1943 г., отступление 1944 г. и, наконец, оборону Берлина и поражение Германии.

Предваряет дневники предисловие одного из лучших современных специалистов по истории Второй мировой войны — профессора Йоханнеса Хюртера, который провел всю неподъемную работу по извлечению, расшифровке и комментированию дневников (мы видели оригинальные письма в Бундесархиве — почерк генерала был далек от каллиграфического идеала). Русский перевод сделан по новому немецкому изданию; в некоторых местах мы сочли уместным дополнить текст нашими комментариями.

Можно лишь согласиться с резюме журнала «Шпигель»; то, сколь красочно и беспощадно четко Хейнрици обрисовал колониальный поход Третьего рейха, делает его одним из самых ярких немецких летописцев Второй мировой войны и германо–советского фронта. Мы надеемся, что и для русского читателя эта книга окажется важна и интересна, позволит задуматься, а в каких–то случаях, возможно, и заново осмыслить свои представления о той войне, давно закончившейся, но всё еще бушующей в нашей памяти.

О. И. Бэйда, И. Р. Петров

Нет, не столь уж они кратки, те записи, что представлены здесь. Тем самым они плохо подходят под нынешнее определение слова «заметка», скорее они отвечают латинскому notitia: (по)знание, понятие. Немецкий толковый словарь Якоба и Вильгельма Гриммов (том 13, колонка 965) дает для глагола «замечать» определение «записывать что–то примечательное, делать отметки». В многочисленных дошедших до нас личных дневниках и письмах Готхарда Хейнрици более всего бросается в глаза его стремление обратить внимание на всё примечательное и весомое из пережитого им, сохранить это в памяти, сопроводив собственными комментариями. Побуждение к этому было столь сильно, что Хейнрици даже в самые загруженные работой дни всегда находил время для своих заметок, для того, чтобы записать и отметить. Возникшие таким образом материалы, будь то дневник, письма жене или отчеты для всей семьи, должны были стать памяткой и основой для позднейших мемуаров. Но прежде всего они были автобиографическими самооправданиями в прямом смысле слова — ответом перед самим собой, перед родными, перед потомками и — самоочевидно для верующего Готхарда Хейнрици — перед Богом. Такой способ восприятия событий, являясь отражением собственных чувств и ощущений, был подчеркнуто субъективен и обращен внутрь. Это отвечало традиции распространенного в протестантской среде Восточной Пруссии пиетистического взгляда в себя, с которой Хейнрици как отпрыск новопиетистически–ориентированной семьи (движение пробуждения) был знаком. Побуждение оставить свидетельство своего восприятия, своих мыслей и действий становилось тем сильнее, чем больше росла возложенная на него военная ответственность и чем драматичнее развивались события.